Добавить в моё избранное
32 мин, 51 сек 1391
Кроме тех, что напали на нас у входа, застрелив поручика, нашлись другие, преставившиеся задолго до того.
Странной нам показалась обстановка внутри. Видно было, что противники наши собирались грабить. Им было чем поживиться здесь, и с десяток пузатых тюков, выстроившийся у стены, говорил о том, что к делу они подошли обстоятельно. Но что-то или, вернее, кто-то (очевидно, одна из соседних нам партий) потревожил их, и неприятели заняли оборону. Возле камина в просторной главной зале заготовлен достаточный запас дров, по углам устроены места для ночлега, посреди залы стояли ружейные козлы. На паркете валялись обглоданные кости, увидев которые, я вздрогнул, но Хомутов кратко пояснил: «мусье кониной угощаться изволили».
Но что произошло с ними затем, сказать было трудно.
Везде мы находили тела. Их набралось с три десятка, явные мародеры, разных полков и национальностей, будто представлявшие собой все разнообразие Великой армии.
Кроме поляков были тут и французы, и германцы, а во втором этаже я опознал по мундиру португальца, изуродованного, намертво вцепившегося пальцами в затоптанный ковер.
Никто не озаботился их погребением, лежали они как попало, и все были обмороженные, скрюченные, окоченевшие, иссиня-черные, будто только что втащили их с мороза…
Мы стали обустраиваться на ночлег.
Загнали лошадей с санями в конюшню, оставили при них Захарку с карабином. Вызвался сам — слишком убивался по раненному барину, срываясь в истерику, мешал доктору.
Под его присмотром оставили связанного Бланшара.
Тело Бежецкого, завернув в бархатную портьеру, бережно занесли в усадьбу, уложили в углу каминной залы, между пилястр, под высоким заколоченным окном.
Затем стали собирать чужих мертвецов. Выносили их на примыкающую к каминному залу колоннаду, укладывали жутким штабелем.
Закончив с мертвыми, собрались возле камина. Хомутов растопил его, мы уселись вокруг, кто на колченогое кресло, кто на венский стул, кто просто на затоптанный паркет. Стали смотреть на огонь.
Я все косился на тело Бежецкого, укутанное в варварски-пышный саван, пурпурный, золотом вышитый. Нетронутые тюки с награбленным громоздились вокруг, будто последняя дань готовому к погребению павшему вождю русов. И груда чужих мертвецов за стеною мыслилась в том же ряду.
Мы терпеливо ждали, когда вернуться Прокудин с Епанчиным и приведут тронувшегося рассудком штабного.
Краем глаза наблюдали, как Беккер пытается спасти Черкасова, которому разнесло живот зарядом картечи из кавалерийского мушкетона. Ждали докторских указаний, но тот лишь нервно отмахивался от нас перепачканной кровью рукой, выбрав себе в помощники Забелина.
Забелин, сам прошедший через лазаретное чистилище, был бледен, молчал. Сцепив зубы, подносил доктору то кюветку, в которую тот бросал перепачканную корпию, то лохань с растопленным снегом.
Черкасов, скрытый от нас напряженными спинами доктора и ассистировавшего ему прапорщика, бессвязно бормотал, ругался по-черному, требовал рома.
Беккер, согнувшись над ним в три погибели, блестя в отсветах камина вспотевшей проплешиной, ругался, казалось, еще чернее, и из уст его никто никогда подобного не слышал.
Мы ждали, молчали.
Слушали хриплую витиеватую брань, и вой, и плач вьюги за окном. Ее мучительные стоны, и щенячий скулеж, и заунывные подвывания.
Мы слушали и медленно сходили с ума.
Чтобы убить время, по очереди устраивали патрулирование усадьбы, проведывали на конюшне пленника и Захарку. Тот сидел на корточках у коновязи, зажав между коленями карабин, всякий раз спрашивал «что барин?» шмыгал носом и до красноты тер глаза смятой шапкой.
Потом, показалось, вьюга поутихла. Черкасов спал, Беккер мерил круги вокруг дивана, пыхтя сигарой и поблескивая стеклами пенсне.
Мы решили, что самое плохое позади.
Но самое плохое только начиналось…
… подпоручик все не возвращался, и присутствующие в зале смотрели теперь на меня.
Ждали, будто по итогам негласного спиритического совета назначив меня в командиры.
И когда за заколоченными окнами, на колоннаде, раздался вдруг торжествующий волчий вой, я понял, что все ждут моей команды.
Не стало славного юноши Мишеля, краснеющего, точно девица, в самый неподходящий момент, и невпопад читающего стихи после второго круга пунша, но был кавалерийский корнет, отличившийся в недавней вылазке и принимающий теперь на себя командование отрядом взамен убитого поручика и скитающегося где-то в белесой мгле подпоручика.
С ружьями наперевес, светя самодельными факелами, мы выступили на колоннаду.
Но волков не было.
Была лишь безмолвная груда мертвецов, белая круговерть и уколовший лицо мороз.
Вместе с клубами пара изо рта моего вырвалось неуместно молодецкое:
— Полноте, господа!
Странной нам показалась обстановка внутри. Видно было, что противники наши собирались грабить. Им было чем поживиться здесь, и с десяток пузатых тюков, выстроившийся у стены, говорил о том, что к делу они подошли обстоятельно. Но что-то или, вернее, кто-то (очевидно, одна из соседних нам партий) потревожил их, и неприятели заняли оборону. Возле камина в просторной главной зале заготовлен достаточный запас дров, по углам устроены места для ночлега, посреди залы стояли ружейные козлы. На паркете валялись обглоданные кости, увидев которые, я вздрогнул, но Хомутов кратко пояснил: «мусье кониной угощаться изволили».
Но что произошло с ними затем, сказать было трудно.
Везде мы находили тела. Их набралось с три десятка, явные мародеры, разных полков и национальностей, будто представлявшие собой все разнообразие Великой армии.
Кроме поляков были тут и французы, и германцы, а во втором этаже я опознал по мундиру португальца, изуродованного, намертво вцепившегося пальцами в затоптанный ковер.
Никто не озаботился их погребением, лежали они как попало, и все были обмороженные, скрюченные, окоченевшие, иссиня-черные, будто только что втащили их с мороза…
Мы стали обустраиваться на ночлег.
Загнали лошадей с санями в конюшню, оставили при них Захарку с карабином. Вызвался сам — слишком убивался по раненному барину, срываясь в истерику, мешал доктору.
Под его присмотром оставили связанного Бланшара.
Тело Бежецкого, завернув в бархатную портьеру, бережно занесли в усадьбу, уложили в углу каминной залы, между пилястр, под высоким заколоченным окном.
Затем стали собирать чужих мертвецов. Выносили их на примыкающую к каминному залу колоннаду, укладывали жутким штабелем.
Закончив с мертвыми, собрались возле камина. Хомутов растопил его, мы уселись вокруг, кто на колченогое кресло, кто на венский стул, кто просто на затоптанный паркет. Стали смотреть на огонь.
Я все косился на тело Бежецкого, укутанное в варварски-пышный саван, пурпурный, золотом вышитый. Нетронутые тюки с награбленным громоздились вокруг, будто последняя дань готовому к погребению павшему вождю русов. И груда чужих мертвецов за стеною мыслилась в том же ряду.
Мы терпеливо ждали, когда вернуться Прокудин с Епанчиным и приведут тронувшегося рассудком штабного.
Краем глаза наблюдали, как Беккер пытается спасти Черкасова, которому разнесло живот зарядом картечи из кавалерийского мушкетона. Ждали докторских указаний, но тот лишь нервно отмахивался от нас перепачканной кровью рукой, выбрав себе в помощники Забелина.
Забелин, сам прошедший через лазаретное чистилище, был бледен, молчал. Сцепив зубы, подносил доктору то кюветку, в которую тот бросал перепачканную корпию, то лохань с растопленным снегом.
Черкасов, скрытый от нас напряженными спинами доктора и ассистировавшего ему прапорщика, бессвязно бормотал, ругался по-черному, требовал рома.
Беккер, согнувшись над ним в три погибели, блестя в отсветах камина вспотевшей проплешиной, ругался, казалось, еще чернее, и из уст его никто никогда подобного не слышал.
Мы ждали, молчали.
Слушали хриплую витиеватую брань, и вой, и плач вьюги за окном. Ее мучительные стоны, и щенячий скулеж, и заунывные подвывания.
Мы слушали и медленно сходили с ума.
Чтобы убить время, по очереди устраивали патрулирование усадьбы, проведывали на конюшне пленника и Захарку. Тот сидел на корточках у коновязи, зажав между коленями карабин, всякий раз спрашивал «что барин?» шмыгал носом и до красноты тер глаза смятой шапкой.
Потом, показалось, вьюга поутихла. Черкасов спал, Беккер мерил круги вокруг дивана, пыхтя сигарой и поблескивая стеклами пенсне.
Мы решили, что самое плохое позади.
Но самое плохое только начиналось…
… подпоручик все не возвращался, и присутствующие в зале смотрели теперь на меня.
Ждали, будто по итогам негласного спиритического совета назначив меня в командиры.
И когда за заколоченными окнами, на колоннаде, раздался вдруг торжествующий волчий вой, я понял, что все ждут моей команды.
Не стало славного юноши Мишеля, краснеющего, точно девица, в самый неподходящий момент, и невпопад читающего стихи после второго круга пунша, но был кавалерийский корнет, отличившийся в недавней вылазке и принимающий теперь на себя командование отрядом взамен убитого поручика и скитающегося где-то в белесой мгле подпоручика.
С ружьями наперевес, светя самодельными факелами, мы выступили на колоннаду.
Но волков не было.
Была лишь безмолвная груда мертвецов, белая круговерть и уколовший лицо мороз.
Вместе с клубами пара изо рта моего вырвалось неуместно молодецкое:
— Полноте, господа!
Страница
5 из 11
5 из 11
