Добавить в моё избранное
32 мин, 51 сек 1392
Волков-то, небось, одолеем!
Кажется, первым засмеялся я сам, а затем уж стали смеяться все остальные. Даже опьяневший от рома Черкасов засмеялся с дивана, кривя лицо и жмурясь от боли, закашлялся. Беккер, хмурясь, зашикал на нас, возвращаясь к раненному.
Мы снова молчали.
Спустя час сквозь гудение метели донесся отчетливый барабанный бой.
Слитный рокочущий треск приближался, нарастал, вот в него вплелась отрывистая снегириная трель флейты…
Это было немыслимо, и я смотрел на соратников, переводя взгляд с одного на другого, и видел в их глазах, что да, они тоже это слышат.
Следом за барабанами и флейтой послышался тяжелый хруст наста под множеством ног и отрывистые французские команды.
Все, кто был у камина, кроме доктора и его пациента, глядели на меня.
Тогда я приказал «к обороне, господа!».
Первым побежал к выходу с карабином, навстречу тьме и метели, к конюшням…
Но не было там никаких французов, как часом ранее не оказалось и волков.
А то, что я увидел у конюшен, ни в какие совершенно ворота…
… после увиденного, я даже не удивился находке Хомутова во втором этаже.
Они были заперты в комнате, наспех заколоченной снаружи.
Они стояли, можете себе такое вообразить?
Стояли, уставивши на нас потускневшие, будто у снулых рыбин, глаза, обрамленные заиндевелыми ресницами.
Стояли мертвые, поддерживаемые лишь этими тонкими серебристыми нитями, похожими на паутину, и когда Хомутов протянул руку, я крикнул: «Не трогайте!»
Но было поздно.
Раздался высокий хрустальный звон, как от удара вилкою о шампанский бокал, и тотчас…
… а когда все, наконец, успокоились, когда мне показалось, что увещевания мои дошли до них. Что они верят мне, что я теперь их настоящий командир, и внушил им надежду. Все это просто мерещиться нам от усталости, голода и нервного напряжения. Что скоро кончится метель, что недалеко уж до рассвета, и мы продолжим путь. И выполним приказ. В штабе армейского авангарда нас будет ждать жаркая баня, сытный ужин и ночлег.
Когда перед дверями воздвигнута была непроходимая баррикада из мебели, и я сам уверился в том, что все это было лишь странное наваждение, мираж, причудливая лихорадочная греза…
Именно тогда я поймал взгляд Волосича.
И хотя он молчал, и косматая борода его, конечно, скрывала улыбку, глаза выдавали его.
Глаза у него смеялись.
Не говоря ни слова (я устал говорить), я медленно пошел на него…
— Мы народ простой, — частил Волосич, пятясь к шкапу, упираясь в него спиной. — Я тово етово может не понимаю чуток, дак вы барин не серчайте на старика! Кто жа знал, что тут такое! Да ей Богу, оборони, батюшка-заступник, я жа ни в жисть… Вам ба лучче за хрюнцузом присмотреть, чавой он там мудрит-та…
… он оказался прав.
Заперев сумасшедшего старика, отложив подробный допрос на потом, мы тотчас отправились проверять конюшни.
Захарка встретил меня, заполошно хлопая глазами и распахивая рот, как выловленный пескарь.
Я ничего не мог понять из его сбивчивого мычания. Он только тыкал рукавицей в сторону входа, откуда пришли мы с Хомутовым, распахивал рот и таращил глаза.
Сбежал! С ужасом подумал я.
Поручив Захарку уряднику, я бросился вглубь конюшни.
Бланшара я нашел там же, где и оставил.
Но кое-что изменилось.
Уклониться от выпада, а затем и вышибить из его связанных рук черенок вил мне удалось без труда.
— Мер-рд…
Рыча, Бланшар согнулся от удара, неловко упал на солому, тотчас проворно перекатился к стене.
Я стоял над ним, уже занеся саблю для удара, но приказывая себе держаться.
Ведь все это — все, что происходило… Все это было из-за него!
Любой ценой доставлю тебя в штаб, подумал я, опуская саблю. Любой ценой, черт тебя забери совсем!
Бланшар же повел себя странно.
Завозился, приняв наиболее удобную позу, что было нелегко в его положении. Приложил сложенные домиком связанные руки к лицу. Стал дышать в них, пытаясь согреться.
Меня поразила его спокойная поза, будто на пикнике. Будто он не пытался только что исподтишка атаковать меня, выпуская из перекошенного рта клубы густого пара, тараща черные буркала.
Заметил я и еще кое-что.
По дощатому настилу было мелом прочерчено подобие неровного круга.
— Загодя меры приняли, месье Бланшар?
— Глупый мальчишка, — прошипел он в ладони. — Даже не представляет, во что впутался…
— Кровь ему пустить, ваше благородие, — сказал Хомутов с наигранным равнодушием. — Вы дайте мне этого робеспьера на часок. Мне хватит. Вот в персидскую кампанию, помню…
… теперь я видел, как пропало нехорошее, мечтательное выражение, что поселилось на лице урядника при словах «кровь пустить».
Теперь я видел Хомутова таким, каким никогда не доводилось видеть мне его прежде.
Кажется, первым засмеялся я сам, а затем уж стали смеяться все остальные. Даже опьяневший от рома Черкасов засмеялся с дивана, кривя лицо и жмурясь от боли, закашлялся. Беккер, хмурясь, зашикал на нас, возвращаясь к раненному.
Мы снова молчали.
Спустя час сквозь гудение метели донесся отчетливый барабанный бой.
Слитный рокочущий треск приближался, нарастал, вот в него вплелась отрывистая снегириная трель флейты…
Это было немыслимо, и я смотрел на соратников, переводя взгляд с одного на другого, и видел в их глазах, что да, они тоже это слышат.
Следом за барабанами и флейтой послышался тяжелый хруст наста под множеством ног и отрывистые французские команды.
Все, кто был у камина, кроме доктора и его пациента, глядели на меня.
Тогда я приказал «к обороне, господа!».
Первым побежал к выходу с карабином, навстречу тьме и метели, к конюшням…
Но не было там никаких французов, как часом ранее не оказалось и волков.
А то, что я увидел у конюшен, ни в какие совершенно ворота…
… после увиденного, я даже не удивился находке Хомутова во втором этаже.
Они были заперты в комнате, наспех заколоченной снаружи.
Они стояли, можете себе такое вообразить?
Стояли, уставивши на нас потускневшие, будто у снулых рыбин, глаза, обрамленные заиндевелыми ресницами.
Стояли мертвые, поддерживаемые лишь этими тонкими серебристыми нитями, похожими на паутину, и когда Хомутов протянул руку, я крикнул: «Не трогайте!»
Но было поздно.
Раздался высокий хрустальный звон, как от удара вилкою о шампанский бокал, и тотчас…
… а когда все, наконец, успокоились, когда мне показалось, что увещевания мои дошли до них. Что они верят мне, что я теперь их настоящий командир, и внушил им надежду. Все это просто мерещиться нам от усталости, голода и нервного напряжения. Что скоро кончится метель, что недалеко уж до рассвета, и мы продолжим путь. И выполним приказ. В штабе армейского авангарда нас будет ждать жаркая баня, сытный ужин и ночлег.
Когда перед дверями воздвигнута была непроходимая баррикада из мебели, и я сам уверился в том, что все это было лишь странное наваждение, мираж, причудливая лихорадочная греза…
Именно тогда я поймал взгляд Волосича.
И хотя он молчал, и косматая борода его, конечно, скрывала улыбку, глаза выдавали его.
Глаза у него смеялись.
Не говоря ни слова (я устал говорить), я медленно пошел на него…
— Мы народ простой, — частил Волосич, пятясь к шкапу, упираясь в него спиной. — Я тово етово может не понимаю чуток, дак вы барин не серчайте на старика! Кто жа знал, что тут такое! Да ей Богу, оборони, батюшка-заступник, я жа ни в жисть… Вам ба лучче за хрюнцузом присмотреть, чавой он там мудрит-та…
… он оказался прав.
Заперев сумасшедшего старика, отложив подробный допрос на потом, мы тотчас отправились проверять конюшни.
Захарка встретил меня, заполошно хлопая глазами и распахивая рот, как выловленный пескарь.
Я ничего не мог понять из его сбивчивого мычания. Он только тыкал рукавицей в сторону входа, откуда пришли мы с Хомутовым, распахивал рот и таращил глаза.
Сбежал! С ужасом подумал я.
Поручив Захарку уряднику, я бросился вглубь конюшни.
Бланшара я нашел там же, где и оставил.
Но кое-что изменилось.
Уклониться от выпада, а затем и вышибить из его связанных рук черенок вил мне удалось без труда.
— Мер-рд…
Рыча, Бланшар согнулся от удара, неловко упал на солому, тотчас проворно перекатился к стене.
Я стоял над ним, уже занеся саблю для удара, но приказывая себе держаться.
Ведь все это — все, что происходило… Все это было из-за него!
Любой ценой доставлю тебя в штаб, подумал я, опуская саблю. Любой ценой, черт тебя забери совсем!
Бланшар же повел себя странно.
Завозился, приняв наиболее удобную позу, что было нелегко в его положении. Приложил сложенные домиком связанные руки к лицу. Стал дышать в них, пытаясь согреться.
Меня поразила его спокойная поза, будто на пикнике. Будто он не пытался только что исподтишка атаковать меня, выпуская из перекошенного рта клубы густого пара, тараща черные буркала.
Заметил я и еще кое-что.
По дощатому настилу было мелом прочерчено подобие неровного круга.
— Загодя меры приняли, месье Бланшар?
— Глупый мальчишка, — прошипел он в ладони. — Даже не представляет, во что впутался…
— Кровь ему пустить, ваше благородие, — сказал Хомутов с наигранным равнодушием. — Вы дайте мне этого робеспьера на часок. Мне хватит. Вот в персидскую кампанию, помню…
… теперь я видел, как пропало нехорошее, мечтательное выражение, что поселилось на лице урядника при словах «кровь пустить».
Теперь я видел Хомутова таким, каким никогда не доводилось видеть мне его прежде.
Страница
6 из 11
6 из 11
