У Черной речки

Мне следовало срезать путь до дороги через лес. Выискивая места посуше, я увидел человеческий череп. Присмотрелся — детский. Не больше двух лет дитю было. Очистил его от земли, мха и лишайников, собрал останки воедино и, пока возился с этим скорбным занятием, даже не заметил, что топчусь в полушаге от костей второго ребенка. Судя по волосам и бусам с оберегом, была девочка. Лет пять-шесть. Словами не передать, насколько же противно стало на душе, невыразимо гадко. Решил я детишек похоронить по-человечески да хоть какой-нибудь приметный знак поставить, ведь не звери они неразумные и бездушные. Отошел в сторонку и только принялся могилку копать, глядь — еще череп. Ты, дядька Матвей, наверное, сам догадался, что третий тоже детский. Не поверишь, выкопать могилы там мне не удалось. Всего же собрал я останки девяти детишек. Мальчики и девочки. Никого старше десяти лет.

— Кто же их?

— Голод, дядька Матвей. Большой голод. Вроде того, про который ты мне рассказывал, который на твоем веку встретился и часть твоей родни погубил.

— И как ты понял, что это именно голод?

— По костям. Были они тонкими и ломкими. Верный признак. Страшно было не только это. Я осмотрел кости тщательнейшим образом, и на них не обнаружил следов умерщвления. Разумеется, можно допустить, что не вынесли тела пытку голодом, ослабели и потому позволили жизни их покинуть. Однако не по себе становится от отвратительной догадки, что детей просто принесли и оставили в лесу умирать. Сознательно сотворили такое.

— Слышал я, при власти шведов, бог знает, сколько лет тому назад, нечто подобное случалось на севере в голодные годы, — добавил Матвей.

— Твоя правда. И мне доводилось слышать. Подобное и сейчас вполне может быть. Не из-за голода и лишений, чаще всего. Из-за корысти, из-за ненависти и мести.

— Всё, Авьтмусс, — замахал руками Матвей. — Хватит с меня твоих ужасов. Давай лучше спать укладываться.

Подкормив огонек в костре, Авьтмусс вытянулся на траве как был, в одежде и сапогах. Сильно захмелевший Матвей еще блуждал в собственных думах, но нить размышлений все время от него ускользала. Он лежал и гадал о том, какая все-таки удивительная штука — память. Брат с сестренкой, которые умерли от голода, стояли у него перед глазами, будто живые, а вот, как они умирали, как их хоронили, крестьянин не помнил. С родным языком приключилась у Матвея та же история. За те долгие годы, что он не говорил на наречии семьи, прежние знания выветрились, от них почти ничего не осталось, кроме догадок и утомительных попыток вспомнить.

Взять то же имя молодого спутника, чудившееся Матвею смутно знакомым. Нет, как ни силился он, вспомнить не получалось. В шаге от сна, хуторянин прошептал:

— Авьтмусс, не спишь?

— Засыпаю.

— А что твое имя значит?

— Первый, — с прохладцей в голосе ответил Авьтмусс и протяжно, с сопением зевнул. — Я ведь первенец у батюшки моего.

Тяжелый и путаный сон измучил Матвея Лопарева. Он не понял, от чего проснулся, однако самому факту пробуждения был несказанно рад. Вокруг еще царил сумрак, костер практически угас, но Авьтмусс уже бодрствовал. Не сразу Матвей различил, чем занят молодой спутник. От кирпичика вяленого мяса осталось всего ничего, и Авьтмусс буквально колдовал над маленьким, прямо-таки невидимым кусочком, отрезая от него и вовсе крохотные ломтики.

— Хочешь?

Непривычный раскатистый голос Авьтмусса прокатился по поляне и умчался в лес, притихший перед рассветом. В желудке у Матвея сжалось, требовательно закрутило, будто крестьянин не ел целую вечность. Первый ломтик он проглотил, не жуя и не чувствуя вкуса, затем сразу же потянулся за следующим, и только теперь, поднявшись на ноги и как следует продрав глаза, Матвей увидел, что Авьтмусс полностью обнажен. Полный недоумения Матвей замер, но спросить ни о чем не успел.

В животе Авьтмусса виднелась кровавая рана. Ножом с коротким лезвием Авьтмусс выковыривал из себя кусочки мяса. Один он протянул Матвею и по-доброму улыбнулся со словами:

— Бери-бери. Ешь. У меня еще много.

Матвей шарахнулся назад, оступился и упал, продолжая неотрывно следить за действиями Авьтмусса. Тот перестал протягивать кусок, закинул его подальше в лес и вновь принялся неторопливо резать свою плоть, разбрасывая ее всюду. Почва под Матвеем заходила ходуном да так, что мешок, который он подкладывал под голову, затанцевал, поднимая пыль.

Словно привлекая к себе внимание, кто-то стукнул из-под земли. Дерн треснул и раздвинулся. Тоненькая детская ручка, до невозможности худая и грязная, показалась из трещины, подхватила брошенный Авьтмуссом кусочек мяса и исчезла.

— Братец, — донесся до Матвея тоскливый шепот. — Покорми нас.

Крестьянин обернулся на зов и обнаружил прямо перед собой, гораздо ближе, чем ожидал, своих младших сестру и брата.