Чрево

Трижды перекрестившись и держа ломти хлеба, посыпанные солью, в руках, батька напевно начал:

— Я вас заклинаю, Ангелы, могущественные святые…

Слова сплетались с морозным ветром. С морозным ветром и лунным светом. Позёмкой лёгкой неслись над полем. И из-под снега вставали кони. И были кони бескровно белы. Худы — под шкурой костяк и жилы. Тянули губы к Махно в ладони. Вставали кони, вставали кони.

Повыбила война лошадей. Холодом и голодом, шрапнелью и пулемётными очередями истребляла. А каких лошадок и сожрали в февральские метели, когда опустели амбары, да и скотину всю перевели. Как снарядить не просто эскадроны, кавбригады? Вот и воскрешал батька коней.

Когда кони, стряхивая с себя предрассветный иней, мотая гривами, встали в ряд, Нестор Иванович закончил заклинание, захрипел:

— Пантелей, давай кроля.

Тот вытащил животину из клетки и потащил к батьке. Это был чёрный кот.

Махно захрипел:

— Что ж ты, ирод, делаешь. Я же кроля просил.

— Батька, да где я труса ныне возьму? Ты уже всих чорних тварин поив.

Нестор только головой мотнул, ухватил кота и живому разорвал брюхо. Стал из визжащего животного тащить внутренности и жадно глотать. Кот сдыхал мучительно. Батька жрал кишки. Его стошнило на снег. Он сгребал выблеванное вместе со снежным месивом и глотал заново. Хрипел при этом:

— Ты же погубишь меня, изверг.

— Ну-ну, батька, выдюжишь, — утешал Пантелей.

Пол-эскадрона давно развернулись назад. Ушли к основным частям Будённого. Вторая половина, казалось, свихнулась, как и их командир. Скакали в ночь упорно, безмолвно. Малышев шашку уже в ножны не вкладывал, всё время в руках держал. Клинок светиться начал. Или просто инеем покрылся, и свет полной луны играл на нём.

Северин не повернул назад только потому, что знал, за дезертирство командира комиссара не жалуют. Обычно сразу в расход пускают. Хотел приказать начальнику эскадрона повернуть назад, а за неисполнения приказа пристрелить из нагана. Но боялся, что хлопцы его порубают тут же. Не желал он мучительной смерти. А еще не мог понять, какого такого врага одержим идеей уничтожить Малышев? Кого: Май-Маевского, Деникина, Романовского?

Вдруг Малышев остановился, повёл головой, то ли нюхая воздух, то ли осматриваясь.

— Всё! Рядом он! Чувствую его! Теперь я знаю, где он.

И вновь дал шенкелей и продолжил свою дикую скачку. Полуэскадрон летел за ним. Северин постоял и припустил следом.

Хлопцы уселись на коней. Они к четвероногим мертвякам уже привыкли. По первости, конечно, пугались. У одного коняги брюхо распорото, у другого полбашки нет, у третьего губа оторвана и болтается во все стороны. Но всё же лучше скакать, чем пёхом по снегам идти. Кроме того такие лошадки устали не знают, кормить-поить не надо.

Во двор въехала телега груженая церковной утварью.

— Все церкви ближние объехали? — строго спросил Белаш.

— Все, — отвечали мужики на телеге.

Начштаба зашвырнул на телегу сумочку, куда отобранное у вояк складывал, крикнул:

— Ехайте к паровозу.

Сам обратился к кавалеристам своим.

— Особо близко не суйтесь к нему. Заманивайте. К мосту его ведите, поняли?

— Что ж не понять, — загомонили махновцы.

— Всё. С Богом.

Сам пошёл на паровоз. Машинист поражался, что в тендер не дрова накидали, как обычно, а лучшего угля не пожалели. В кабину залез Белаш, сказал кочегару:

— Топи жарче. Не жалей. Погрузили всё?

— Всё что ты, Виктор, сказал, всё погрузили.

— С телеги всё перегрузили?

— И это всё здесь.

— Тогда трогай. И помни. На мосту мы должны с ним встретиться.

Внутри бронепоезда было тепло и уютно. Кирсанов задремал, привалился к стене. Поезд шёл ровно, чуть-чуть покачивался. Сладкая дрёма охватывала ум и тело. Показалось, что шинель на спине намокла. Сквозь сон Викентий подумал: «Взопрел я что ли?»

Разбудили его резкие тычки. Толкал штабс-капитана Балий:

— Наверх надо! На пулемётную площадку.

Вагон, в котором они ехали, имел по краям орудийные башни с куполом. А между ними располагалась пулемётная площадка без верха. То есть на крыше вагона нарастили бортики, за которыми располагались пулемётные расчёты. Но зимой, в мороз находиться там было мало удовольствия.

Кирсанов пытался разлепить глаза. Он видимо ещё не пришёл в себя ото сна. Мерещилось ему жуткое. По стенкам вагона стекала какая-то вязкая мутная жидкость. Солдат перед ним лежал на полу, под его головой эта жидкость лужей натекла. На правой щеке спал боец — щека растворилась до мяса, до жил. Половину лица разъело так, что глаз из глазницы медленно выскользнул и поплыл по луже. Причём то, что было внизу, под поверхностью, медленно таяло, растворялось.

Балий уже истошно орал:

— Наверх!