Добавить в моё избранное
32 мин, 59 сек 19959
Глеб выронил кол, и трясущейся рукой потянулся к кобуре. Видение исчезло.
— Господи! Да что же это такое? — политрук тяжело дышал, чувствуя, как бешено колотится сердце. — Может, действительно уйти отсюда, от греха подальше? Нет, уже наверное поздно. Ведь этот мерзавец где — то рядом скрывается. И если я к нему спиной повернусь — сзади набросится. Теперь у меня один путь — вперед.
— А чего это я, собственно говоря, испугался? Ведь он безоружен. А у меня и кол, и топор, и пистолет в конце концов. Целый арсенал. Да неужели я с этим полицаем не разделаюсь? — Почувствовав, как уходит страх, Глеб наклонился, и поднял кол, а затем, мгновение подумав, достал из — за пояса топор.
— Ну, где ты там, прячешься, дерьмо собачье! — крикнул он. — Выходи, поговорим! Что, испугался? Притаился в свою могилу, и дрожишь там, под землей, как заячий хвост? И правильно делаешь! Сейчас тебе конец наступит.
С колом наперевес политрук ринулся вперед.
— Спасите меня, товарищ лейтенант! — тихий, но явственно различимый шепот раздался, как ему показалось, прямо под ногами. — О, как мне страшно. Страшно, и больно. Очень больно. Спасите меня, пожалуйста.
Глеб остановился, и посмотрел вниз. Голос доносился из могилы, на которую он едва не наступил. Он присел на корточки, вчитываясь в расплывчатый текст таблички, прибитой к маленькому крестику.
— «Федорчук Оксана. 1922 — 1943», — с трудом разобрал он полустертую корявую надпись, сделанную химическим карандашом.
Внезапно все вокруг заволокла серая пелена, и Глеб оказался в подвале, тяжелый, затхлый воздух которого, казалось, был пропитан ужасом и болью. Тусклый свет запыленной лампочки, на длинном шнуре свисающей с потолка, отбрасывал на стены с местами осыпавшейся штукатуркой причудливые тени, напоминающие кровожадных монстров.
— Камера пыток, — внезапно понял он, содрогаясь от омерзения.
В углу мрачного помещения, развалившись в кресле, сидел гестаповец, пожирающий похотливым взглядом обнаженное тело девушки, подвешенной за руки к вмурованному в потолок кольцу. Веревочная петля глубоко врезалась в запястья, и кисти рук со слегка согнутыми пальцами посинели.
Фашист встал, и подошел к столу, на одной половине которого были аккуратно разложены зловеще поблескивающие хирургические инструменты, а на другом стояла бутылка коньяка и пузатый бокал на длинной ножке. Наполнив бокал до краев, он сделал несколько маленьких глотков, затем закурил, в упор рассматривая пленницу. Его взгляд на мгновение задержался на небольшой груди, ребрах, выступающих из под тонкой кожи, втянутом животе, темном треугольнике волос, длинных стройных ногах, изящных стопах, всего на несколько сантиметров не достающих пола.
Подойдя вплотную, он глубоко затянулся, и выдохнул густую струю дыма в лицо своей жертве. Девушка встрепенулась, и открыла глаза, с ненавистью взглянув на своего мучителя.
— Все готово, герр офицер. — Мужчина в форме полицая поднялся с корточек, держа в руках гудящую паяльную лампу. — Можно начинать.
Гестаповец вернулся на свое место, и поудобнее уселся, поставив бокал на подлокотник, как зритель театра в предвкушении захватывающего зрелища.
— Скажи, для какой цели предназначалась взрывчатка, найденная у тебя в сарае?
Девушка молчала, широко раскрытыми от ужаса глазами взирая на стоящего возле стола полицая.
— Приступай! — небрежно махнул рукой офицер, не в силах оторвать взгляда от беспомощной пленницы, которая, покрываясь потом, забилась, словно пойманная на крючок рыба.
На лице Вурдалака появилась зловещая ухмылка. Он не спешил, с наслаждением наблюдая, как извивается его жертва, пытаясь хотя бы на несколько мгновений отсрочить начало пытки. Наконец она затихла, и обмякшее тело вытянулось.
Палач сделал шаг вперед, и поднял паяльную лампу. Короткий конус голубого гудящего пламени коснулся тугой груди. Девушка вздрогнула, и по перепонкам ударил дикий, нечеловеческий крик.
Зловеще улыбаясь, Вурдалак медленно, с наслаждением опустил лампу несколько ниже, и яростное пламя лизнуло нежную кожу грудной клетки, которая прямо на глазах чернела и лопалась, обнажая ребра. Крик оборвался. Голова упала на грудь, и загорелись длинные волосы, которых коснулся огонь. По комнате поплыл удушливый запах горелого мяса. Содрогаясь от рвотных позывов, немец вскочил, и, выронив бокал, зажал обеими руками рот, и бросился к двери.
— Что не нравится, герр офицер? — криво улыбнувшись, прошептал ему вслед полицай, ставя паяльную лампу на стол. — Чистоплюй хренов! Привык приказывать, а всю грязную работу я за него делать должен. Но ничего, мне это не в тягость.
Схватив со стола бутылку, он сделал несколько жадных глотков, и несколько секунд подумав, взял в руку длинный, острый как бритва, ампутационный нож.
— Сейчас ты мне все расскажешь! Соловьем запоешь!
— Господи! Да что же это такое? — политрук тяжело дышал, чувствуя, как бешено колотится сердце. — Может, действительно уйти отсюда, от греха подальше? Нет, уже наверное поздно. Ведь этот мерзавец где — то рядом скрывается. И если я к нему спиной повернусь — сзади набросится. Теперь у меня один путь — вперед.
— А чего это я, собственно говоря, испугался? Ведь он безоружен. А у меня и кол, и топор, и пистолет в конце концов. Целый арсенал. Да неужели я с этим полицаем не разделаюсь? — Почувствовав, как уходит страх, Глеб наклонился, и поднял кол, а затем, мгновение подумав, достал из — за пояса топор.
— Ну, где ты там, прячешься, дерьмо собачье! — крикнул он. — Выходи, поговорим! Что, испугался? Притаился в свою могилу, и дрожишь там, под землей, как заячий хвост? И правильно делаешь! Сейчас тебе конец наступит.
С колом наперевес политрук ринулся вперед.
— Спасите меня, товарищ лейтенант! — тихий, но явственно различимый шепот раздался, как ему показалось, прямо под ногами. — О, как мне страшно. Страшно, и больно. Очень больно. Спасите меня, пожалуйста.
Глеб остановился, и посмотрел вниз. Голос доносился из могилы, на которую он едва не наступил. Он присел на корточки, вчитываясь в расплывчатый текст таблички, прибитой к маленькому крестику.
— «Федорчук Оксана. 1922 — 1943», — с трудом разобрал он полустертую корявую надпись, сделанную химическим карандашом.
Внезапно все вокруг заволокла серая пелена, и Глеб оказался в подвале, тяжелый, затхлый воздух которого, казалось, был пропитан ужасом и болью. Тусклый свет запыленной лампочки, на длинном шнуре свисающей с потолка, отбрасывал на стены с местами осыпавшейся штукатуркой причудливые тени, напоминающие кровожадных монстров.
— Камера пыток, — внезапно понял он, содрогаясь от омерзения.
В углу мрачного помещения, развалившись в кресле, сидел гестаповец, пожирающий похотливым взглядом обнаженное тело девушки, подвешенной за руки к вмурованному в потолок кольцу. Веревочная петля глубоко врезалась в запястья, и кисти рук со слегка согнутыми пальцами посинели.
Фашист встал, и подошел к столу, на одной половине которого были аккуратно разложены зловеще поблескивающие хирургические инструменты, а на другом стояла бутылка коньяка и пузатый бокал на длинной ножке. Наполнив бокал до краев, он сделал несколько маленьких глотков, затем закурил, в упор рассматривая пленницу. Его взгляд на мгновение задержался на небольшой груди, ребрах, выступающих из под тонкой кожи, втянутом животе, темном треугольнике волос, длинных стройных ногах, изящных стопах, всего на несколько сантиметров не достающих пола.
Подойдя вплотную, он глубоко затянулся, и выдохнул густую струю дыма в лицо своей жертве. Девушка встрепенулась, и открыла глаза, с ненавистью взглянув на своего мучителя.
— Все готово, герр офицер. — Мужчина в форме полицая поднялся с корточек, держа в руках гудящую паяльную лампу. — Можно начинать.
Гестаповец вернулся на свое место, и поудобнее уселся, поставив бокал на подлокотник, как зритель театра в предвкушении захватывающего зрелища.
— Скажи, для какой цели предназначалась взрывчатка, найденная у тебя в сарае?
Девушка молчала, широко раскрытыми от ужаса глазами взирая на стоящего возле стола полицая.
— Приступай! — небрежно махнул рукой офицер, не в силах оторвать взгляда от беспомощной пленницы, которая, покрываясь потом, забилась, словно пойманная на крючок рыба.
На лице Вурдалака появилась зловещая ухмылка. Он не спешил, с наслаждением наблюдая, как извивается его жертва, пытаясь хотя бы на несколько мгновений отсрочить начало пытки. Наконец она затихла, и обмякшее тело вытянулось.
Палач сделал шаг вперед, и поднял паяльную лампу. Короткий конус голубого гудящего пламени коснулся тугой груди. Девушка вздрогнула, и по перепонкам ударил дикий, нечеловеческий крик.
Зловеще улыбаясь, Вурдалак медленно, с наслаждением опустил лампу несколько ниже, и яростное пламя лизнуло нежную кожу грудной клетки, которая прямо на глазах чернела и лопалась, обнажая ребра. Крик оборвался. Голова упала на грудь, и загорелись длинные волосы, которых коснулся огонь. По комнате поплыл удушливый запах горелого мяса. Содрогаясь от рвотных позывов, немец вскочил, и, выронив бокал, зажал обеими руками рот, и бросился к двери.
— Что не нравится, герр офицер? — криво улыбнувшись, прошептал ему вслед полицай, ставя паяльную лампу на стол. — Чистоплюй хренов! Привык приказывать, а всю грязную работу я за него делать должен. Но ничего, мне это не в тягость.
Схватив со стола бутылку, он сделал несколько жадных глотков, и несколько секунд подумав, взял в руку длинный, острый как бритва, ампутационный нож.
— Сейчас ты мне все расскажешь! Соловьем запоешь!
Страница
8 из 10
8 из 10
