Чудеса парижского собора

— Анж, проходи, — при виде вошедшего Морис прищурил глаза, напрягая зрение. Но лишь слегка.

В последние годы благословение от присутствия блаженного коснулось его чудодейственной силой. Зрение улучшилось, чутье и слух обострились.

Епископ отставил в сторону тарелку, вытер руки, промокнул губы салфеткой.

— Прекрасный ужин мне послал сегодня Господь. Эта утка с вином и специями очень хороша… — и добавил, помедлив:

— Я бы предложил ее тебе, Анж. Но ты ведь не ешь человеческой пищи…

«Пожалуй, что у меня есть пища получше твоей. И ее можно найти чаще и проще, даже когда не приходят, как к тебе, прихожане с дарами», — мысленно усмехнулся Анж.

— Зачем ты звал меня, Морис? — спросил он вслух.

— Есть нечто, что гложет меня, малыш… — епископ чуть подался вперед, и голос его понизился до шепота. — Подумай сам… Порой мы узнаем, что некий иконописец написал замечательную икону, или же талантливый скульптор создал статую для церкви. Но в силу неких необъяснимых причин сие творение, что должно обликом своим, выражением лица, жестами рук и атрибутами, сообщить нам великое откровение, пробудить в нас то, что предначертано Богом, сокрыто полупрозрачной завесой. Не видя истины, мы блуждаем будто бы в тумане. И пока не сдернем завесу и не узрим четких контуров и цветов, все, что желает сообщить нам Высшая сила, будет таким же туманным для нас.

— О чем ты, Морис? — нахмурился Анж. Впрочем, он уже знал, каким будет продолжение слов епископа Парижа.

— Скажи мне… кто ты такой на самом деле, Анж ле Пти?…

Анж повернулся к окну. Закатное солнце бросало в него свои рыже-алые лучи. Золото света, окрашенное солнечной кровью.

— Кто я такой, Моррис? Зачем тебе знать? Разве ты не слышал о том, что во многом знании кроется много печали?

— Знание о истинах свыше, — возразил епископ, — способно подарить надежду, которую не затмить никакому мраку.

Кроваво-солнечные лучи четко вычертили на фоне окна тонкие черты профиля Анжа ле Пти. Сейчас блаженный был окутан ореолом света, словно ангел господень.

Анж резко обернулся и посмотрел на епископа. Устремленность к неведомому сквозила в каждой дрожащей морщинке Морриса, в каждом движении напряженного тела. Устремленность, граничащая с жадностью предстоящего обладания. Сколько лет уже Анж ле Пти не видел ничего подобного. Но чем сильнее жажда, тем больше разочарования от того, что напиток окажется иного вкуса, нежели вожделенный в грезах.

— Иной раз тайны Свыше не предназначены для того, чтобы открывать их до конца, Моррис. Или чтобы открывать только в должный, Небом означенный, срок. Срок поднятия завесы над моей тайной еще не наступил.

Епископ привстал, приблизившись к Анжу.

— Так значит, мне остается лишь ждать? — глаза священника блестели.

Если бы Моррис знал, что такое истинная жажда, когда пурпур вина и вода имеет единый вкус, Анж сказал бы, что сейчас епископ парижский одержим ею.

— Это сводит тебя с ума, Моррис. Ты еще едва прикоснулся к тайне, а уже отравлен ею. Значит… всей тяжести знания ты можешь и не перенести, — Анж отступил на шаг от стоящего почти вплотную к нему Морриса, позволив проступить в яви той твердости и силе, что выдерживала долгие годы его нечеловеческая кровь. — Мне пора идти. Солнце уже садится, и я боюсь, что братья могут подумать о нас дурное.

Анж снова отступил на шаг, еще и еще. И, заметив растерянность на лице епископа, махнув рукой, вышел за дверь.

— Увидимся вскорости, Моррис.

«Увидимся вскорости, Моррис», — епископ потерянно сел на кровать, сложив руки на коленях.

Недоеденный ужин остывал на столе. Но Моррису Сюлли было сейчас не до мыслей об обычной человеческой еде.

То, что Анж отказался поведать свою тайну, полоснуло болью недоверия и бессилия. Но уже через несколько минут вылилось в решимость.

«Он настаивал на том, чтобы я не ходил на галерею, — подумал епископ. — Кто знает, верно ключ к его тайне кроется там.»

Каждый, кто хоть раз гулял по Парижу в ночное время, знает, как город преображается с наступлением темноты. Жизнь продолжается лишь в веселых кварталах, а здесь, на Сите, все замирает до наступления утра. Только вечный труженик ветер подметает дворы и мостовые, готовя столицу к новому дню.

Анжу нравилось бродить по темным улицам, прикасаться рукой к каменным стенам домов, нагретым за день, разговаривать с ними.

В эту ночь ветер пригнал плотные облака, и к полуночи теплый весенний дождь пролился над городом. Стремительные потоки воды унесли пыль и земную грязь, Париж очистился, засиял умытой листвой.

Анж едва успел спрятаться под покосившийся навес цветочной лавки, чтобы не промокнуть. Молнии — предвестники грома — то и дело освещали небо яркими всполохами. Он с восхищением смотрел, как бушует стихия, когда вдруг услышал позади чей-то тихий плач.