Добавить в моё избранное
32 мин, 18 сек 1727
В утреннем сонном спокойствии дорога ложилась под копыта рослых коней, что несли в аббатство Сен Жермен де Пре молодого кардинала Николаоса и его спутника, выглядевшего, вроде бы, не старше самого кардинала.
Кое-кто в Париже знал, что ту самую карету с гербами Ватикана эти двое оставили в королевском замке Амбуаз. Да и здесь, в Париже, кардинал Николаос находился проездом. В де Пре он ненадолго привез Слугу Бога, своего телохранителя по имени Габриэль.
Оба путешественника подъехали к большим, крепким деревянным воротам аббатства, что приютилось под сенью старых лип, и кардинал трижды постучал в дверь медным кольцом.
— Кто там? — донесся через короткое время сонный голос привратника.
Молодой кардинал с гладкими темными волосами и испанским акцентом не замедлил представиться. Ворота со скрипом открылись, и приехавших впустили.
А едва те спешились и передали служкам усталых коней, не замедлил явиться сам архиепископ парижский, Пьер Кошон, заспанный и завернутый в черный теплый плащ.
Кошон был уже далеко не юн и своем веку повидал много разного. Выступал он когда-то на церковном суде еще в защиту Жанны Девственницы, и теперь заслуженно заботился о благополучии собственных старых костей. Но все же Пьер сам показал гостям кельи для отдыха, дал время разместить вещи, и затем отвел в кухню поить с дороги горячим настоем из трав на меду.
— Преподобный Николаос, я немало слышал о Вас, — Пьер и сам не отказался от кружки придающего силы напитка. — Я знаю, что Вы … — епископ чуть понизил голос, ибо не знал, можно ли разглашать все, известное ему, так, чтобы слышало случайное ухо, — … что Вы избавили детей божьих уже не от одной великой напасти словом Господним, крестом и мечем… И продолжаете избавлять, если есть нужда…
— Довольно, Пьер, — чуть улыбнулся кардинал Николаос, похлопав епископа по руке. — Не должно пересказывать то, что совершено во имя Небес. Каждый из нас стремится к скромности, но семена гордыни способны войти в любое сердце, и мне не хотелось бы, чтобы в моем для них созрела благодатная почва. К тому же, так уж случилось, что я не смогу приложить свою руку и крест к спасению Парижа.
— Не сможете?… — епископ Кошон опешил, отстранившись от стола.
— К сожалению, — приложив руку к сердцу, кардинал отрицательно покачал головой. — Меня ждет Амбуаз и его величество Людовик. Впрочем… — помедлив, гость из Рима кивнул на прибывшего с ним спутника. — … Я полагаю, что мой слуга справится с задачей. Правда, Габриэль?
— Я верую, что господь проявит милость к молитвам парижан, — смиренно ответил спутник кардинала, повернувшись к епископу. Его большие карие глаза смотрели, казалось, в самую душу, и Пьер Кошон отчего-то почувствовал себя неловко.
— Тем более, что Анж де Пари, сам парижский ангел, сейчас молится за них, — серьезно и немного возвышенно добавил кардинал.
И странная, не угодная Богу вещь показалась вдруг парижскому епископу — что в тени кардинальских губ мелькнула едва заметная усмешка.
Когда закончили с трапезой, раздался колокольный звон — уже сзывали в Сен Жермен де Пре на утренний молебен.
— Желаете ли присоединиться к мессе? — осторожно спросил Кошон.
— Думаю, да, — Николаос одним глотком допил содержимое кружки. — Впрочем, Габриэля сразу после нее я отправил бы спать. Сегодня ночью ему предстоит нелегкая работа.
Они вышли во двор. Солнце поднималось, и его золотые лучи сияли над башней аббатства подобно зубцам призрачной короны.
— Почему Вы не вызвали солдат? — тихо, у самого уха епископа парижского, спросил итальянский кардинал с испанским акцентом. — Разве они бы не справились с ней?
Кошон опустил глаза, и почувствовал, что впервые за много лет его лицо наливается багрянцем из-за подступившей крови.
— Но это.. ведь значило бы официально признать, что Великий Собор осквернен, — тяжело выдохнул Пьер.
— О, я понимаю, — снова скрытая тень улыбки гостя из Рима завитала где-то в воздухе. — А парижане ведь и так пропадают время от времени. Ну, мало ли чего случается на улицах…
— Вы не…! — смесь стыда и гнева заклокотала в груди парижского епископа. Первые мгновения он не находил слова, чтобы возразить приближенному Папы. Но потом, внезапно и неожиданно, они сорвались сами:
— К несчастью, Вы правы.
Кардинал молча кивнул, словно что-то отметив про себя.
Епископ постоял, глядя на небо и слушая колокольный звон. Вдыхая холодный утренний воздух, чтобы прийти в себя. Потом перевел взгляд на слугу Николаоса, Габриэля, — светло-каштановые, вьющиеся волосы, профиль, схожий с образами икон — в его присутствии архиепископ парижский ощущал себя странно. И необъяснимо росло стремление то ли пойти в моленью и простоять на коленях весь день, то ли снять с себя корону епископа и сделаться простым монахом — оттого, что так и не сохранил давным-давно Жанну, не смог вовремя уберечь от страшной твари Париж.
Кое-кто в Париже знал, что ту самую карету с гербами Ватикана эти двое оставили в королевском замке Амбуаз. Да и здесь, в Париже, кардинал Николаос находился проездом. В де Пре он ненадолго привез Слугу Бога, своего телохранителя по имени Габриэль.
Оба путешественника подъехали к большим, крепким деревянным воротам аббатства, что приютилось под сенью старых лип, и кардинал трижды постучал в дверь медным кольцом.
— Кто там? — донесся через короткое время сонный голос привратника.
Молодой кардинал с гладкими темными волосами и испанским акцентом не замедлил представиться. Ворота со скрипом открылись, и приехавших впустили.
А едва те спешились и передали служкам усталых коней, не замедлил явиться сам архиепископ парижский, Пьер Кошон, заспанный и завернутый в черный теплый плащ.
Кошон был уже далеко не юн и своем веку повидал много разного. Выступал он когда-то на церковном суде еще в защиту Жанны Девственницы, и теперь заслуженно заботился о благополучии собственных старых костей. Но все же Пьер сам показал гостям кельи для отдыха, дал время разместить вещи, и затем отвел в кухню поить с дороги горячим настоем из трав на меду.
— Преподобный Николаос, я немало слышал о Вас, — Пьер и сам не отказался от кружки придающего силы напитка. — Я знаю, что Вы … — епископ чуть понизил голос, ибо не знал, можно ли разглашать все, известное ему, так, чтобы слышало случайное ухо, — … что Вы избавили детей божьих уже не от одной великой напасти словом Господним, крестом и мечем… И продолжаете избавлять, если есть нужда…
— Довольно, Пьер, — чуть улыбнулся кардинал Николаос, похлопав епископа по руке. — Не должно пересказывать то, что совершено во имя Небес. Каждый из нас стремится к скромности, но семена гордыни способны войти в любое сердце, и мне не хотелось бы, чтобы в моем для них созрела благодатная почва. К тому же, так уж случилось, что я не смогу приложить свою руку и крест к спасению Парижа.
— Не сможете?… — епископ Кошон опешил, отстранившись от стола.
— К сожалению, — приложив руку к сердцу, кардинал отрицательно покачал головой. — Меня ждет Амбуаз и его величество Людовик. Впрочем… — помедлив, гость из Рима кивнул на прибывшего с ним спутника. — … Я полагаю, что мой слуга справится с задачей. Правда, Габриэль?
— Я верую, что господь проявит милость к молитвам парижан, — смиренно ответил спутник кардинала, повернувшись к епископу. Его большие карие глаза смотрели, казалось, в самую душу, и Пьер Кошон отчего-то почувствовал себя неловко.
— Тем более, что Анж де Пари, сам парижский ангел, сейчас молится за них, — серьезно и немного возвышенно добавил кардинал.
И странная, не угодная Богу вещь показалась вдруг парижскому епископу — что в тени кардинальских губ мелькнула едва заметная усмешка.
Когда закончили с трапезой, раздался колокольный звон — уже сзывали в Сен Жермен де Пре на утренний молебен.
— Желаете ли присоединиться к мессе? — осторожно спросил Кошон.
— Думаю, да, — Николаос одним глотком допил содержимое кружки. — Впрочем, Габриэля сразу после нее я отправил бы спать. Сегодня ночью ему предстоит нелегкая работа.
Они вышли во двор. Солнце поднималось, и его золотые лучи сияли над башней аббатства подобно зубцам призрачной короны.
— Почему Вы не вызвали солдат? — тихо, у самого уха епископа парижского, спросил итальянский кардинал с испанским акцентом. — Разве они бы не справились с ней?
Кошон опустил глаза, и почувствовал, что впервые за много лет его лицо наливается багрянцем из-за подступившей крови.
— Но это.. ведь значило бы официально признать, что Великий Собор осквернен, — тяжело выдохнул Пьер.
— О, я понимаю, — снова скрытая тень улыбки гостя из Рима завитала где-то в воздухе. — А парижане ведь и так пропадают время от времени. Ну, мало ли чего случается на улицах…
— Вы не…! — смесь стыда и гнева заклокотала в груди парижского епископа. Первые мгновения он не находил слова, чтобы возразить приближенному Папы. Но потом, внезапно и неожиданно, они сорвались сами:
— К несчастью, Вы правы.
Кардинал молча кивнул, словно что-то отметив про себя.
Епископ постоял, глядя на небо и слушая колокольный звон. Вдыхая холодный утренний воздух, чтобы прийти в себя. Потом перевел взгляд на слугу Николаоса, Габриэля, — светло-каштановые, вьющиеся волосы, профиль, схожий с образами икон — в его присутствии архиепископ парижский ощущал себя странно. И необъяснимо росло стремление то ли пойти в моленью и простоять на коленях весь день, то ли снять с себя корону епископа и сделаться простым монахом — оттого, что так и не сохранил давным-давно Жанну, не смог вовремя уберечь от страшной твари Париж.
Страница
7 из 9
7 из 9
