Случай на Токайдо

И более других та собака любила Дзёдзюина — за что и поплатилась.

Он сделал всё так, как было сказано в роковом свитке. Сначала привязал собаку в укромном месте, не давая ей воду и отказывая в еде. В нескольких шагах от несчастного животного стояла миска, полная всякой снеди, но крепкая верёвка не позволяла дотянуться до лакомого кусочка. Когда же собака совершенно обезумела от голода, Дзёдзюин, забыв о буддийских обетах, отсёк ей голову острым топором.

В ту же ночь к нему явился Ину-гами, жестокий и злобный дух, жаждущий крови врагов своего хозяина.

Через несколько дней Дзёдзюин понял, что пробудил к жизни страшную силу, но сделать уже ничего не мог. Оголодав, Ину-гами требовал указать жертву, и не было никакого способа обмануть духа или откупиться от него. Первое время удавалось обходиться курами из соседней деревни, но потом до Дзёдзюина стали доходить слухи о пропавших крестьянах. Тогда ему стало так страшно, что он тайком нацедил сакэ из храмовых запасов и пил до тех пор, пока не смог подняться на ноги. В ту ночь он совсем не испугался Ину-гами и даже рассмеялся при его появлении, забавляясь, как пёс, виляя хвостом, сам себя бьёт по впалым бокам. А потом повелел духу отправиться в замок и напугать там всех до икоты.

В ту ночь мы потеряли Масатомо-доно, старого даймё. Увидев ужасного призрака, он отшатнулся в страхе и выпал из окна. Получив скорбное известие, Дзёдзюин заподозрил неладное, но до конца уверен не был, пока не услышал слова старой Минако об отпечатках собачьих лап в покоях отца.

Ночами Ину-гами, явившийся следом за хозяином, разгуливал по замку. Так его увидела вдова старого господина — и повредилась умом. Никто не обратил внимания на её слова о призраках. Никто, кроме Дзёдзюина. Он отдал приказ псу-убийце, наконец-то осуществляя долгожданную месть. Он и правда улыбался, когда мачеха умерла. Но мой господин клялся честью и именем, что не желал зла своему младшему брату и не велел Ину-гами нападать на него.

Выслушав рассказ Дзёдзюина, я поклонился и сказал так:

— Сделанного не вернёшь. Но теперь, когда мой господин вернулся к мирской жизни и унаследовал титул и земли своего отца, он сможет стать великим и непобедимым даймё. Ибо все его враги падут, так и не узнав, откуда пришла погибель.

Господину понравились мои слова. Он улыбался, когда я подливал ему ароматный чай.

Дзёдзюин трижды успел коснуться губами края пиалы, прежде чем произнёс:

— В мирской жизни есть немалая привлекательность. И власть приятно красит наше существование.

Я пригубил чай, и согласно кивнул:

— Власть даёт многие возможности. И я уверен, вы сможете воспользоваться ими в полной мере.

На открытой веранде начинало холодать, но мой господин не спешил её покинуть: отсюда открывался поистине великолепный вид на сад и западную часть замковой стены. Прекрасное место для размышлений и мирных бесед за чашкой чая.

Я снова осмелился нарушить тишину:

— Вам придётся снова сменить имя, господин. То, что хорошо для монаха, не всегда подходит даймё.

— Я подумаю над этим, — ответил он, смеясь, — но ты всегда можешь звать меня старым детским прозвищем.

В этот миг порыв ветра принёс запах оранжевых цветов османтуса — осенью в них утопал весь сад. И мы оба словно перенеслись в прошлое — на эту же террасу, где много лет назад ещё не совсем седой слуга подавал чай единственному на тот момент сыну даймё, смышлёному и серьёзному мальчику лет шести. Тогда мы называли его Чачамару. Но в буддийском монастыре это имя было накрепко забыто, мальчик вырос и неузнаваемо изменился, а моё время утекло, как талая вода между пальцев.

Но в этот краткий миг мы оба ощутили себя прежними — пока за спиной моего господина не мелькнул светящийся силуэт призрачной собаки. Я заметил лишь тень движения где-то на краю зрения, но этого хватило, чтобы вернуться с небес на землю. Теперь даже в слабом дуновении закатного ветерка я чувствовал запах мокрой псины и тлеющей плоти. Эта удушливо-сладкая вонь и по сей день со мной, никуда от неё не скрыться. Ею пропитаны даже мои сны, и всякий раз, засыпая, я чувствую, как Ину-гами дышит за левым плечом.

Тот вечер стал одним из последних мирных воспоминаний — вскоре началась война.

Многим соратникам старого даймё пришлось не по нраву, что ему наследовал нелюбимый сын. Всеми силами они старались исправить положение, ожидая, что воспитанный в буддийском монастыре юнец не сможет дать достойный отпор. Но, конечно, они не подозревали о таинственном помощнике, убитом и вызванном к жизни.

Многие пали в то лихое время, и с каждой стороны вдобавок к старым раздорам появились новые счёты. И тогда мой господин принял ещё одно нелёгкое решение.

— Я велю призраку убить Тояму и Акияму, — заявил он, до треска сжимая в кулаке закрытый веер, — знаю, что они были друзьями отца, но, выступив против нас, они предали ту старинную дружбу.