Афина

Я старался как можно больше времени проводить наедине с книгами и подверг себя самоизоляции. С Либеркрафтом мы также общались в это время достаточно мало, встречаясь только во время завтраков и ужинов. Он не беспокоил меня вплоть до лета, когда даже в атмосфере дома появилось некое напряженное ожидание.

В июне я был достаточно близок к разгадке происхождения культа Афины, имея на руках хоть и двусмысленные, но всё же достойные внимания упоминания в нескольких десятках античных, средневековых и арабских текстах о змеиной деве-воительнице. Причем этот первобытный культ в своем первичном виде уже тогда внушал неизъяснимую тревогу ‒ ее причину я осознаю много позже. Либеркрафт помог мне в поисках, указав на несколько источников критского происхождения со ссылкой на таинственную и до конца непознанную кикладскую культуру4, которая не оставила после себя ни письменности, ни городов, хотя ее расцвет приходится на тот же исторический период, когда египетские фараоны возводили Великие пирамиды.

Гости профессора в начале лета стали проявлять признаки беспокойного оживления — в те немногие моменты, когда я невольно пересекался с кем-нибудь из них, я угадывал в их лицах сосредоточенность и нетерпеливость. К тому же, я ловил на себе странные взгляды, и мне казалось, что все эти сомнительные маги и философы чего-то ожидают от меня. Приходилось мириться с этим гнетущим положением — мне нужно было закончить начатое дело. Я даже заставил себя не обращать внимания на то, что зловещие маги, с которыми я делил одну крышу, стали одеваться подобно древним ахейцам в тоги и туники. Самое странное, их причудливый вид вполне гармонировал с внутренней атмосферой особняка — теперь я ощущал себя чем-то инородным в этом месте. Вопросов Либеркрафту я не задавал — и его это устраивало.

Поздними июньскими ночами мне не давали спать странные кошмары, и я иногда не мог понять, не снятся ли они мне наяву. Напрягая слух какой-нибудь спокойной, тихой ночью, я слышал странный подземный гул, разносимый как будто под особняком. Мне чудилось то ли хоровое пение, то ли сольная декламация одного мощного голоса, а иногда и вообще предсмертный животный хрип. В такой обстановке мои нервы постепенно расшатывались: я стал бояться всякой тени, мелькающей в слабо освещенном коридоре. От еретических и богопротивных древних текстов мое воображение приняло нездоровое развитие — во снах я то и дело сталкивался с циклопическими чудовищами, которых до этого не смел бы и представить.

В особняке творилось что-то мистическое и пугающее. У меня не оставалось сомнений, что всему виной — проклятые оккультисты-каббалисты, но я не смел высказать свое недовольство профессору, боясь выглядеть неблагодарным за его гостеприимство. Поведение гостей казалось в высшей степени странным и отталкивающим, от некоторых порой исходило неописуемое зловоние. Они, почти не скрываясь, проводили в доме различные обряды, которые я мог наблюдать впервые в жизни. О природе и значении этих обрядов мне оставалось только догадываться, но всякий раз, лишь краем глаза заметив, как маги в центральном зале первого этажа служат свои мессы, меня передергивало от отвращения, презрения и страха. Атмосфера дома, и до этого не слишком радужная, стала совсем невыносимой, враждебной, а я не имел возможности сбежать. Куда бы я направился, если вокруг — древний лес со своими неведомыми опасностями? Лишь один раз, обезумевший от страха, я чуть не выскочил из особняка и не сбежал.

В конце июня, безлунной ночью, кошмары вновь не давали мне уснуть, и я бродил по коридорам словно сомнамбула, не ведая покоя. Я хотел найти профессора и попросить у него снотворное, но вместо этого наткнулся на богохульную ночную службу, проводившуюся на первом этаже. Противные слуху песнопения и неразличимые заклинания оскверняли воздух, заставляли дрожать от изумления и ужаса. Я хотел было, раздраженный, спуститься вниз и, наконец, высказать всё, что я думал об этих чудовищных людях, но резко остановился в страхе, когда дьявольские напевы прервались женским истеричным воплем. Не знаю, сколько я стоял на месте, позабыв даже о том, что не дышу, но в какой-то момент мне захотелось тут же вырваться из обители неведомого и больше никогда не возвращаться обратно, где сами стены пропитались доисторическим безумием. Спонтанный побег не удался — я наткнулся на Либеркрафта и между нами произошел неприятный разговор. Мы оба знали, что я стал нежелательным свидетелем чего-то запретного, но вслух никак не упомянули произошедшее. Профессор тогда с плохо скрываемым недовольством провел меня в свой кабинет, всячески минуя некоторые комнаты, где я мог столкнуться с его гостями, дал мне снотворное и отослал прочь.

Да, Либеркрафт не обращал внимания на мое нервное расстройство — он был озабочен гораздо более важными вещами. Иногда я ловил себя на мысли, что профессор ждет от меня чего-то, как и его странные и отвратительные друзья.