Догляд

Правда, по её словам, приступов не было уже лет 8, но, во-первых, Андрей Денисыч её словам не особенно-то верил, а во-вторых, какая разница, 8 или 28, если теперь они — есть! Вот в таком неудачном месте, в такое неудачное время… С другой стороны, он был отчасти даже рад, — рад тому, что эти её жуткие тряски со всхлипами — не происки каких-то там ИХ, которые ТЕ, а «всего лишь» болезнь, хроническая, давняя… Вот только везти узбечку в город было совершенно нереально. Трясло её так, что по дороге отнюдь не одной только ей могло не поздоровиться!

Попытки выяснить у Надежды Васильевны, как они, в случае необходимости, вызывают врача, успехом не увенчались. Бабуля только отмахивалась, твердя что-то вроде «Дык — какое там!». Решив, что действительно «какое там!» — если даже случится такое чудо, и он найдёт, откуда позвонить, то кто сюда, в такую глушь, за тридевять земель да на ночь глядя поедет, — Андрей Денисыч решил привезти врачей сам. Не из города, разумеется (десять с лишним часов, если туда и обратно!), а хотя бы из райцентра, из Илишево… Гошу и Марину — только с собой. С собой и никаких!

— А сколько дотуда? — еле слышно спросила Муся. Она беспокоила Андрея Денисыча чуть ли не больше, чем Наяра. Стала тихой-претихой, какой-то… вымотанной. Просилась домой, потом перестала. Перестала вообще что-либо. Салфетки с записями своими уронила — и поднять не удосужилась… Только Гоша был бодреньким, даже, пожалуй, слишком. У Андрея Денисыча даже гипотеза на этот счёт родилась: здесь, в этой низине, какая-то аномальная зона. В чём аномальная — кто его знает. В чём угодно. Магнитная, «заговорённая», инопланетянами облюбованная… Но телефоны тут не работают, болезни обостряются, люди — кто хиреет, а кто наоборот, как Гоша — энерджайзер какой-то! Вдоль и поперёк исследовал старушкину берлогу (особенно исследовать было нечего, Васильна была редкостной аскеткой, но он даже в печи покопался, углей понавытаскивал), то и дело отгибал занавеску, продолжая следить за улицей («никого!»), даже пожар чуть было не устроил. Васильна зажгла свечу и капала парафин в стеклянную банку, стараясь приклеить эту свечу ко дну, а Гоша, ни раньше ни позже, надумал катать по столу клубок пряжи, пеняя Васильне, что у неё нет кошки… Андрей Денисыч испугался не столько пожара (ну, упала свеча — была бы скатерть, она бы пыхнула, а так… ), сколько самой свечи. У старухи не было света, не было электричества! Бог ты мой… Темнеть ещё только начало, но стало как-то гнетуще сумрачно. Пасмурно, что ли… Пропало яркое жёлтое солнце, сопровождавшее их весь день, и всё покрылось какой-то тоскливой сизой тенью. Не хотелось даже представлять, как здесь будет, когда будет темно…

— Илишево далёко… — Васильна выглянула в окно и, всплеснув руками, запричитала: «Ехайте! Ой ехайте!», — словно бы они куда-то сильно опаздывали. Она уже не в первый раз их торопила, и с каждым разом всё эмоциональнее. И Наяру она просила здесь не оставлять, но этого Андрей Денисыч не стал даже обсуждать. Вариантов просто не было. Не в кювет же улететь!

Попрощавшись, Андрей Денисыч вышел. Гоша выскочил за ним, а еле живая Марина промямлила вслед, что сейчас их догонит — видимо, хотела как-то поправить свои окончательно развалившиеся кудряшки (здесь-то зачем? привычка!) да подобрать «фольклорные» салфетки…

Андрей Денисыч понял, что никуда не поедет, не сможет поехать, едва шагнув за порог. Пожалуй, впервые за свои тридцать восемь лет он почувствовал то, что называют инфернальным ужасом. Вряд ли он смог бы о нём кому-нибудь рассказать. Как вряд ли описал бы и то, что же его, этот ужас, вызвало. Это было плохое. И оно сгустилось. Как сумрак, как усилившаяся стократ тоскливая тень…

— Ты чего, пап? — Глаза у Гоши удивлённые, но отнюдь не испуганные.

— А? Всё нормально. Нормально всё… — Но всё было более чем не нормально.

Из глубины этого своего необъяснимого ужаса Андрей Денисыч не мог сообразить, с какой стороны они пришли. Пригорок там… Или там… Где он — тот, с которого они спустились? Полно других. Деревню окружают какие-то сизые отроги. Неужели они были здесь и раньше? И только на ярком солнышке выглядели как-то по-другому?

— Гош… — но Андрей Денисыч замолчал. Не глупо ли спрашивать ребёнка, куда им идти? Не глупо ли выяснять, как тут было — так или по-другому; бояться неописуемого плохого; вернуться — взять и вернуться! — в убогую тёмную старухину избу!

— Ну ты чего, пап?

— Сегодня не поедем…

— Как не поедем? Почему?

Старуха их возвращению не удивилась («Вертаются, не ушустрили»… — видимо, имея в виду, что они были недостаточно шустрыми, чтобы уехать). Не удивилась и Муся (собиралась ли она вообще выходить? лохматая, салфетки так и не подняла… пожалуй, уж лучше бы она истерила, чем была вот такой… отрешённой). Продолжал «почемукать» только Гоша.

— Почему да почему. Окончание на «у»… — как мог пошутил Андрей Денисыч.