Догляд

— Утро вечера мудренее.

Правда, он уже и сам не верил в это самое утро. Даже не в то, что он будет мудренее, а в то, что оно вообще — будет…

Васильна погасила свечу. Стало совсем темно — неожиданно темно, ведь пока она горела, казалось, ещё не стемнело как следует…

Последние минут двадцать старуха, загнав всех к Наяре на кровать, проделывала какие-то загадочные манипуляции. Тщательно расправила занавеску, устраняя малейшие зазоры. Накрепко привязала табуретки к ножкам стола. Принялась перевязывать вездесущими верёвочками ручки — так, чтобы шкаф не открывался, тумбочка не открывалась, кастрюли не открывались. Потом — буквально намертво — примотала доску к ведру, и вообще ещё долго с ним возилась, вероятнее всего к чему-то привязывая…

— От так… — прокряхтела она уже в темноте и тоже села на кровать, на самый краешек, и тем не менее Наяру ей пришлось потревожить, мыслимо ли — столько человек на одну койку взгромоздились!

— Зачем нам тут сидеть? — спросила Муся (Андрей Денисыч даже обрадовался — может, оживает? вопросы, вон, задаёт… ).

— Надоть, — коротко ответила Васильна.

— Мне не «надоть». У меня на ногах мурашки! — взбунтовался Гоша.

— Интернет-кадет Масловский, отставить! Конечности занемели — сядь по-другому, — довольно бодро отозвался Андрей Денисыч. Похоже, ему удалось подуспокоиться. С тех пор как старуха начала отправлять их к Наяре («ничёго, вместитеся!»), всё происходящее стало казаться ему даже несколько комичным. Если, конечно, сбросить со счетов реально заболевшую Наяру и то, что они никого, никак не могут предупредить о том, что вернутся только завтра. Ну завтра так завтра. Ну, суетится старуха, хочется ей похвалиться местными экзотическими обычаями, так пусть похвалится. Тем более — не за этим ли ехали? Тем более — куда деваться. Не уехали вечером, не ехать же по ночи… Кого она, собственно, ждёт, эта Васильна? Кто сюда может заявиться? Черти с рогами с горячими пирогами? Можно, конечно, предположить, что её слабоумные пускающие слюни односельчане превращаются по ночам в озверевших боевиков и трясут избу так, что стулья надо привязывать. Но проще уж тогда в призраков поверить. В инопланетян, вампиров, драконов!

— Надежда Васильевна! У вас точно никакого матрасика не завалялось? — Обычаи обычаями (мракобесие мракобесием!), но и поспать Андрей Денисыч тоже собирался. Ему с утра машину вести. Посидит ещё минут десять, скрючившись на этой койке, уважит бабушку — а там пора и честь знать.

Васильна не отвечала.

Вдруг избу тряхануло так, что Гоша с Мусей завизжали, а Андрей Денисыч прикусил язык, и сильно. Наяра только заворочалась, после приступов она пребывала в каком-то полусне.

— …! ЧТО ЭТО? — Обычно отец не выражался при детях, но тут… Да ещё и во рту этот мерзкий привкус крови.

— Сидите, сидите, не суйтеся, — заумоляла старуха, — не выглядайте. Ой не выглядайте! — хотя никто никуда — во всяком случае пока — не совался.

— Почему не «выглядать»?

— Вот именно. Почему? — подхватила Муся. — Если не скажете, я так и сделаю, прямо сейчас и выгляну!

По тону Муси и Андрей Денисыч и Гоша прекрасно поняли, что ничего такого она не сделает (Гоша даже ткнул её в бок и шепнул: «Слабо!»). Но старуха, похоже, приняла эту её угрозу совершенно всерьёз, совсем перепугалась и принялась, вперемешку с мольбами «не выглядать» и «не соваться», твердить про какой-то «догляд», который якобы случится, которого надо бояться и который, как получалось, можно пересидеть на этой самой кровати. Переждать, избежать…

Сначала Андрей Денисыч не понимал, что этот самый «догляд» — не название деревни, а некое страшное событие, и от этого речь бедной старухи казалась ему и вовсе бессвязной.

— Не можно! Догляд тады! — повторяла и повторяла Васильна.

— Так мы и так в Догляде…

Наконец, он догадался спросить:

— А здесь, на кровати, догляда не будет?

— Ни-ни-ни. Они ж не увидют, шкафик жеть! Тут им ни-ни-ни! — горячо пообещала бабуля.

Кровать и в самом деле стояла за шкафом — если смотреть со стороны окна…

Избу опять буквально подбросило.

— Кровать — тоже приколочена? — зачем-то поинтересовался Андрей Денисыч. Может быть, затем, чтобы просто прозвучал чей-то голос. На этот раз никто не визжал и вообще не проронил ни звука.

— Колочена, колочена, а как жеть!

По большей части избу трясло не сильно, но эта несильная ритмичная тряска (слабенько, слабенко — сильнее; слабенько, слабенько — сильнее) вызывала просто неописуемое раздражение, хотелось немедленно её прекратить. Тем более хотелось, что невозможно было придумать никакого ей разумного объяснения. Происходящее могло быть только сумасшествием, а сам ты — сумасшедшим, просто свихнувшимся, так — и никак больше…

Но хуже всего было то (а было и хуже!