Амаири

— Но это не твои родители.

— М-м… Так что вам нужно. Допустим, я вам верю, — вы имеете мне что-то сказать?

— Мы встретимся, и я все тебе объясню.

Амаири поглядел на трубку своего старенького мобильника: с укоризной; с недоумением. Может, чей-то розыгрыш? «Мы встретимся»…

Он пришел на встречу как всегда немного раньше времени и теперь нервничал, сидя за столиком, — он даже не помнил, когда в последний раз был в кафе…

Этот тип, Гиркайн, сказал, будто давно знает о нем, Амаири. Запахи неприятной еды и кофе раздражали. Сказал: легко было узнать адрес и номер мобильного. Народу совсем немного, музыка играет негромко. Свобода отрешенности подхватила его, заставила улыбнуться занятному наложению отражений в стеклах окон и реальности за ними. Минералка в стакане Амаири перестала истово пузыриться, согрелась и была почти выпита, когда вошел Гиркайн.

Да — лет на десять старше, как и говорил, — то есть около тридцати пяти.

— Разве мы не похожи?

— Да, между нами больше общего…

Козьим стадом пробежались: нудная шарманка; я не договорил; зачем ему это? больше общего — не то; родственники — и что?

— Разумеется, родственные чувства пока оставим в стороне, — откликнулся на паузу Гиркайн.

Он был красив? Он был элегантен — в общем-то обычная одежда сидела на нем очень хорошо, жесты размеренные и достаточные — прямо завораживали, а мимика — исключительно намеками: на улыбку, внимание, досаду. Такими же серыми, как у Амаири, глазами в пушистых девичьих ресницах смотрел прямо на него.

— Мой… наш отец оставил дом.

— Не понимаю…

— Прости — завещал… То есть и это не совсем верно. Официально дом оформлен на… на мою дочь. Но отец очень хотел, чтобы ты тоже жил в этом доме.

Гиркайн соединил пальцы над чашечкой кофе и глядел теперь в нее, как в колодец.

— Дом почти дачный — в пригороде, в Ронве…

— Там красивый парк, я был там, — сказал Амаири. — Но…

— Нет-нет, не постоянно, только в отпуске или, может, станешь приезжать на выходные — ведь всего двадцать минут на электричке. Я покажу тебе его документы и фотографии, записи… и расскажу, почему получилось, что тебя бросили, — сейчас я к этому еще не готов.

Амаири глядел на его странно знакомое лицо — узнавал, находил все больше тех самых родственных черт, которые никак не мог найти у родителей… ему хотелось что-то возразить, а это узнавание сбивало с мысли.

— Но… Но как же — зачем, зачем я буду мешать! У вас семья, и вы сказали — неофициально…

— Будет все-таки лучше, если ты станешь говорить мне «ты».

— Я постараюсь. Так…

— Дом действительно записан на девочку, но есть вещи, которые принадлежат тебе — все нотариально заверено, ты должен будешь подтвердить вступление во владение… Я все объясню, все объясню… Вот, — он достал из кармана вельветовой рубашки листок бумаги, — я здесь записал адрес и как лучше добраться… А сейчас мне пора. Извини.

— А как же… — начал Амаири, растерянно вглядываясь в чужой почерк, — какое-то откровение есть в начертании букв от руки, неожиданность неповторимости. И замолчал.

— Позвони, я буду ждать.

И ушел — легкий, строгий, — тень, трепетание, остатки запаха… В руках Амаири листок — Ронва, Н-ский проезд, 11…

Отпуск у него не скоро — в конце осени. А сейчас только середина апреля. Родителям он никогда не сможет сказать и объяснить, — Амаири иногда казалось: их мир — зазеркалье, там живут добряки и толстяки, поедатели шашлыков под вино и дружеские шутки, устроители счастливого детства: пригласить одноклассников на день рождения для атмосферы, Деда Мороза на Новый год, накормить и одеть, чтобы жарко и тяжело, дать все, что нужно, дать еще больше… Тощий сухопарый дед — и ладони сухие, и нос — горбатый, — седой одуванчик, тишайший, легчайший — и улетел, рассыпался по-над — молча, молча, молча…

Отказаться, забыть, не знать — было бы правильнее, так бы поступил честный человек, потому что — темное, зыбкое, неверное… Но Амаири — любопытен, как пингвин: глупая, непуганая птица, у которой крылья, чтобы плавать в воде…

Он думал, он медлил — и чувствовал, что откажется, если Гиркайн сам не позвонит, — в эти и в следующие выходные Амаири молчал (пусть оно мучает — почему, как, — всю жизнь мучает), и, конечно, Гиркайн позвонил; под предлогом, что невежливо будет сказать «нет», сказал — «да».

— Я встречу тебя на станции.

— Хорошо.

Заметив подходившего Гиркайна, опять Амаири удивился: какой его… брат… лощеный. А когда увидел его автомобиль, — под стать Гиркайну, — темно-серый, небольшой, но явно дорогой, престижный, подумал: наверно, он крупный бизнесмен.

Гиркайн так привычно распоряжался: идем, садись, пристегнись, сейчас поедем к нотариусу… Амаири это немного покоробило: не то чтобы ему показалось, будто Гиркайн способен на откровенную гнусность, а просто такая самоуверенность часто приводит к ошибкам.