Амаири

А Гиркайн время от времени спрашивал — чего хочется и как понравилось то-то и то-то Амаири.

Две тетрадки, которые дал Амаири Гиркайн (он все старался уговорить брата не уезжать, остаться на следующий день), источали слабый сладкий запах — не клеенки или старой бумаги, а, скорее, дорогих духов, — из-за этого запаха их хотелось гладить и найти в тексте захватывающие приключения, рассказы о далеких морях и спрятанных сокровищах… И дом был похож на старый корабль — слегка весь поскрипывал…

В тетрадях говорилось о биохимических процессах, о преобразовании химических реакций в электрические, наоборот, световых и радиоактивных — в химические, кроме того было много отступлений и отвлечений — хаотические экскурсы в философию, литературу, намеки и отсылки на неизвестные труды неизвестных Амаири авторов. Местами чтение даже захватывало. Он мало что понял, уловил только: большей частью вопросы не разрешались, а ставились. Тем более становилось непонятным — что имел в виду Гиркайн? Уж не думал ли он, будто Амаири продолжит научную деятельность отца? Никаких намеков на сокровища… Возможно, где-то спрятаны выводы, ответы на поставленные вопросы — об этом говорил Гиркайн?

И опять Амаири дождался, когда брат настоятельно попросит его приехать, — сам он не считал возможным проявлять хоть какую-то инициативу. Неужели Гиркайн не видит, как видит он, что они никогда не будут близки? Конечно, тот просто иначе смотрит на такие вещи: для него общение с найденным братом даже, наверное, не долговое обязательство, а источник живого тепла — новой уверенности в правильности всей своей нравственной системы… что-нибудь в этом роде.

А дети у него весьма замкнуты — личность Гиркайна их затмевала, если не подавляла. Амаири вначале казалось, что и Ноэле — лишь тень мужа, но потом заметил, с каким вниманием он всегда слушает ее, — значит, Ноэле в семье тот центр притяжения, вокруг которого все вращается, — и она и Гиркайн это сознают, но почти скрывают.

Амаири с досадой признал: в его жизни появилась нечто лишнее. Как всегда ему приходилось прилагать усилия, чтобы отвечать на вопросы только ожидаемое — никак не больше, — иногда он по рассеянности говорил даже не то, что думает, а куда уводила словесная логика или чужой эмоциональный посыл… Как хорошо, что Гиркайн сам любил поговорить — легкий волан своих речей он всегда подавал на ракетку собеседника — оставалось только сделать совсем небольшое усилие, чтобы отправить его обратно.

И к отпуску молодой человек понял: его придется провести в Ронве. Родителям Амаири сказал, что его пригласил новый приятель — погостить на даче.

Все тетради уже были прочитаны, фотографии пересмотрены, — оставались только разговоры, большей частью с Ноэле, чьи занятия в отличие от Гиркайна позволяли ей почти неотлучно находиться дома, — была она каким-то не то куратором галереи, не то внештатным корреспондентом пары журналов — или то и другое вместе. Гино после каникул пошел в школу. А Вирмиоми… Вирмиоми оказалась странной девочкой, — как сказал Гиркайн:

— Она хрупкое создание, ее нельзя заставлять… И не очень верь ее словам.

Амаири, как всегда в случаях таких вот загадочных реплик брата, ничего не ответил.

А с Вирмиоми он временами сталкивался, бродя по саду или окрестностям… иногда и Гино вдруг возникал тут же: эти встречи казались Амаири не менее странными, чем блуждания девушки, — едва он замечал его пристальный взгляд, подросток разворачивался и уходил.

— А вы читали тетради Веллетина? — как-то спросил он Ноэле.

Та улыбнулась, — недобрая у нее была улыбка.

— Да, читала. Даже дети их читали. Мне кажется, все должно быть просто, — лицо ее стало серьезным, она смотрела куда-то мимо Амаири. — Не тот он был человек, чтобы загадывать загадки с интегральными уравнениями, — и снова взглянула на молодого человека, широко улыбнулась.

— А что думают его коллеги об этих заметках?

— Что же они могут думать?! — удивилась Ноэле. — Они их и не видели… Гиркайн говорил… говорил, что Веллетина очень уважали, но не все его идеи разделяли, — почтенных докторов и кандидатов интересовала только пара его работ…

— Так что же рассчитываете в них найти вы? — спрашивал Амаири, имея в виду и ее, и Гиркайна.

— Я? О… Вы очень милый молодой человек… Помните, в одной старинной пьесе: «На свете много есть такого, что вашей философии не снилось»?

Амаири не знал, что еще сказать. От нечего делать он опять стал пролистывать тетради Веллетина. Он уже неплохо знал дом, сад — все, что окружало отца долгие годы. И теперь, уже не в первый раз возвращаясь к записям, он заметил следы этого окружения: вот сравнение с ажурной салфеткой на этажерке, или старым зеркалом, битой вазочкой, огненной листвой черноплодной рябины… В ее зарослях он однажды встретил Вирмиоми, — на бледном лице темнели глаза и губы, окрашенные ягодами.