Паника

— Здравствуйте, Светлана. Простите, что так поздно. Звоню по поручению вашего, как понимаю, знакомого… да, верно, Игоря Васильева.

Сложно сказать, успел ли Михаил Степанович сказать что-то еще, ведь для меня время текло необычно — рывками, со сдвигами и искажениями. Мне почудилось, что Светлана прилетела, преодолев тысячи километров и миллионы лет за один короткий миг. С трепетом сосед передал меня в заботливые руки той, кого он называл невестой, а я воспринимал с опаской. Приезд Светы был избавлением и вместе с тем сильно тревожил. Похоже, я перестал быть хозяином своего сознания, путавшегося в бреду, и мог вот-вот выдать себя, проговорившись.

Светлана безостановочно суетилась вокруг меня, кутала в пуховую шаль и заворачивала в теплое одеяло, словно в кокон. Она пичкала меня лекарствами в их твердом, жидком и сыпучем виде, причитала и приободряла, между тем время от времени принюхиваясь ко мне и аккуратно так интересуясь, с кем же я умудрился накатить по рюмочке среди недели. В другое время я высказал бы Светлане все, что думаю по поводу ее подозрений, но тогда у меня не было сил.

Я желал очутиться во власти покоя, но мягкая постель мерещилась мне наждачной бумагой, двигаться на которой было больно. Одеяло прижимало тяжелым листом железа, шаль казалась опутавшей меня колючей проволокой. Я ожидал, что тепло в конце концов отвоюет мое тело у непереносимого холода, однако ни покой, ни тепло все не приходили.

А еще я боялся, переживал такой несказанный страх, что готов был умереть, только бы отделаться от этого невозможного чувства раз и навсегда. Меня пугало, что я могу сболтнуть лишнего.

С трудом разлепив веки и обнаружив Светлану дремлющей в кресле около кровати, я хотел попросить ее уйти, оставить меня, а вернуться лишь завтра, когда мне станет получше, но язык окончательно перестал подчиняться. Я поднял слезящиеся глаза к кружащему потолку, неуклонно ползшему на меня, различил на белом фоне летучие тени, в которых угадывались лица, и тут же отключился.

В спальном районе на окраине города царили хмарь, тишина и безветрие, будто внутри гигантского мыльного пузыря. От лесополосы остались одни пеньки, тут и там валялись ветки, а серый снег покрывала труха от спиленных стволов. Стоя у ворот кладбища, я взволнованно смотрел, как в том самом месте, где закопал труп бомжа, возились два десятка человек. Не знаю, как мне удалось определить, что это то самое место, ведь могилку я ничем не отмечал, да и сейчас никаких примет не обнаруживал.

Мне хотелось сорваться и бежать сломя голову, однако ноги отказывались слушаться. Я и шагу ступить был не в состоянии, и глянул вниз, чтобы осмотреть себя. Отсутствию на мне одежды я удивиться не успел. В глазах у меня помрачилось от ужаса, когда я увидел, что ноги мои крепко держат торчащие из земли руки: тощие, грязные, с обломанными желтоватыми ногтями.

Покрутив головой, надеясь отыскать помощь, я заметил похоронную процессию, безмолвно застывшую рядом со мной. Шестеро мужчин с каменными лицами держали на длинных полотенцах массивный коричневый гроб, закрытый крышкой. Толпа незнакомых людей, провожавших покойника в последний путь, замерла, но каждый испытующе смотрел на меня, словно ожидал чего-то, может быть, раскаяния и признаний. Схватившие меня руки мертвеца отошли на второй план.

«Нет, не дождутся» — сказал я самому себе. — «Никаких вам признаний».

— А уже и не надо, — послышался из-за спин шестерых крепышей смутно знакомый голос. — Улик вполне достаточно. И я — первый свидетель.

В вышедшем толстяке, бесцеремонно растолкавшем толпу своим пузом, я без особого труда узнал водителя серой «Калины», выговаривавшем мне насчет остановки на пешеходном переходе.

— Все ты правильно сделал, Игорек, — проскрипел из-за плеча толстяка Михаил Степанович. Он подошел ко мне и глубокомысленно заявил: — Все правильно, Игорек, только не до конца доделал, на том и погорел.

Внезапно пересохшее горло ожгло моим же горячим дыханием, когда я шепнул соседу-старику:

— На чем, Михаил Степанович? На чем я погорел?

От толпы отделился высокий мужчина лет пятидесяти. Я не сразу узнал в нем хозяина «Вольво», из-за его странной, откровенно карикатурной одежды. На нем был черный парадный мундир с нелепыми оранжевыми нашивками, аксельбантами и преогромными погонами.

Мужчина смотрел на меня исподлобья, так враждебно, как смотрит бык на чужака. Подойдя к гробу, он мягко поднял крышку и, подсказывая мне, кивнул внутрь.

— Лопата! Черт! — заорал я, закрыл лицо ладонями и застонал, переполнившись досадой: — Грёбаная лопатка!

В широком гробу на белоснежных подушечках лежала моя автомобильная лопата, забытая в багажнике «Лексуса». Лезвие и даже ее рукоять облепили комья земли, уже подсыхавшие.

— Вымыть лопату! Быстрее! — завопил я, увидев, как от могилы бомжа откололась группа людей и направилась в мою сторону.