Добавить в моё избранное
24 мин, 3 сек 18078
Добровольцы, священники — они уже сами отведали остроту своих инструментов. Теперь в команде недавние колодники, душегубы, пытающиеся чистить город в обмен на призрачную амнистию. Что станет, когда и их заберет черная смерть? Пять дней — самое большее.
Мертвецы хоронят своих мертвецов. Хоронят? Подбирают, грузят на дроги и даже не возят в чумные рвы, не пересыпают известью. Нет сил и средств. Просто складируют штабелями, сгребают кучами в различных местах и пробуют сжигать. Через пять дней весь город превратится в одну гниющую свалку, так что…
Чумная команда снует по улицам только для того, чтобы создавать видимость хоть какой деятельности.
Город просыпается. Только это не бодрое, полное сил пробуждение — так, перерыв между беспамятством горячечного больного. Просыпается — выныривает из полного забытья в полуосознанный бред.
Городской глава помассировал виски и болезненно прищурится, краем глаза наблюдая, как вороноподобные фигуры стаскивают крючьями почерневшие тела к груде посреди городской площади. Словно мешки с навозом. Они сейчас равны — уважаемые граждане и последнее отребье. Как перед Господом. Что стоят богатство и значимость, если они не в состоянии защитить от дыхания смерти? Плетьми болтаются тряпичные конечности. Для грузчиков их кладь тоже уже не люди — безличный прах, тлен, обуза.
Надо же — а кому-то еще не все равно. Глава попытался рассмотреть два тонких силуэта неподалеку от чумной повозки. Девушка лет пятнадцати в белом кружевном чепце и аккуратном платьице, семилетний парнишка, не менее чистый и опрятный. На окружающем унылом и тусклом фоне не то, чтобы яркие, но более контрастные, настоящие. Жмутся друг к другу, противостоят реальности, уткнув свои лица в громадные букеты.
Полевые цветы и травы. Это не погребальные подношения — бытует мнение, будто запах целебных трав нейтрализует болезнетворные миазмы. Доктора посещали пациентов в жутких масках с конусообразными клювами напротив органов дыхания. В эти клювы помещали душистые травяные сборы. И где теперь все местные эскулапы? Там, среди мертвецов, в омерзительном нагромождении, наросте, уродующем городскую площадь. Что бы не говорили — армат цветов хоть заглушает тошнотворную вонь, пропитавшую город.
Девушка и мальчик — главе они показались смутно знакомыми, память некоторое время отказывалась от намеков, потом подсказала. Ах да, конечно, да-да — дети одного из высокопоставленных чиновников. И он тоже… Подойти? И дальше?
О, боже…
Глава положил ладонь на затылок, стараясь перетерпеть приступ мигрени. Обычно он воздерживался от участия в обреченных чумных пирах, где парализующий ужас топили в винных бочонках. Обычно воздерживался, но вчера не смог отказаться. После того, как его жена, дрожа, продемонстрировала скрываемое под шарфом ожерелье из нескольких гнилостного цвета карбункулов под подбородком. Теперь все. От трех до пяти дней, наполненных болью и кровавой рвотой, отмеченных ростом бубонов в подмышках и паху, сопровождающихся попеременным то жаром, то ознобом, выдавливающих остатки разума. Запах изо рта с каждым часом будет становиться все непереносимее, жидкости, воспроизводимые организмом — кровь, моча постепенно приобретут черный цвет и, в апогее мучений, на глазах угольно почернеет бьющееся в агонии тело. Черная смерть.
— И все же — кто ты? — вернулся к прерванному разговору глава, — И почему я должен верить твоим словам?
Его собеседник устало вздохнул, как будто уже битый час втолковывал младенцу азбучные истины.
— Вам важно знать моё имя? Ладно — называйте меня Лоймос, пойдет?
Глава непонятно зачем кивнул. Лоймос — что за прозвище? Такое же странное, как и человек, встретивший его утром на ступенях ратуши. Бродяга с благородными манерами. Когда тот сдвинул на затылок грязную шляпу, мэр содрогнулся. Мертвенно бледная кожа, резко очерченные скулы, тонкие губы, изогнутые в сардонической усмешке и, на мгновение показалось, черные окружности пустых глазниц. Глава провел ладонью по лицу — усталость. На переносице собеседника, поблескивая оправой, сидели темные круглые очки.
А сейчас пришелец, склонив голову, изучал градоначальника.
— Вы не устали от всего этого? Может быть, крестные ходы? Колокольный бой, ночные литании? В округе остался хоть один священник?
Да уж, братьев нельзя обвинить в малодушии. Они ухаживали, служили и пытались облегчить страдания. Если присмотреться, меж лежащих вповалку мертвецов можно увидеть людей в рясах. Среди живых — уже нет.
— А медицина? Костры, чадящие на каждом углу, раскаленное железо, прикладываемое к вскрытым нарывам? Когда вы общались с последним лекарем?
С ними — почти как с монахами. Шарлатаны, купившие членство в гильдии, прожигают остатки жизни на нескончаемых оргиях, истинные специалисты — обсуждают премудрости врачевания со святым Петром.
— Дело не в Боге, и не в отравленных евреями колодцах, господин.
Мертвецы хоронят своих мертвецов. Хоронят? Подбирают, грузят на дроги и даже не возят в чумные рвы, не пересыпают известью. Нет сил и средств. Просто складируют штабелями, сгребают кучами в различных местах и пробуют сжигать. Через пять дней весь город превратится в одну гниющую свалку, так что…
Чумная команда снует по улицам только для того, чтобы создавать видимость хоть какой деятельности.
Город просыпается. Только это не бодрое, полное сил пробуждение — так, перерыв между беспамятством горячечного больного. Просыпается — выныривает из полного забытья в полуосознанный бред.
Городской глава помассировал виски и болезненно прищурится, краем глаза наблюдая, как вороноподобные фигуры стаскивают крючьями почерневшие тела к груде посреди городской площади. Словно мешки с навозом. Они сейчас равны — уважаемые граждане и последнее отребье. Как перед Господом. Что стоят богатство и значимость, если они не в состоянии защитить от дыхания смерти? Плетьми болтаются тряпичные конечности. Для грузчиков их кладь тоже уже не люди — безличный прах, тлен, обуза.
Надо же — а кому-то еще не все равно. Глава попытался рассмотреть два тонких силуэта неподалеку от чумной повозки. Девушка лет пятнадцати в белом кружевном чепце и аккуратном платьице, семилетний парнишка, не менее чистый и опрятный. На окружающем унылом и тусклом фоне не то, чтобы яркие, но более контрастные, настоящие. Жмутся друг к другу, противостоят реальности, уткнув свои лица в громадные букеты.
Полевые цветы и травы. Это не погребальные подношения — бытует мнение, будто запах целебных трав нейтрализует болезнетворные миазмы. Доктора посещали пациентов в жутких масках с конусообразными клювами напротив органов дыхания. В эти клювы помещали душистые травяные сборы. И где теперь все местные эскулапы? Там, среди мертвецов, в омерзительном нагромождении, наросте, уродующем городскую площадь. Что бы не говорили — армат цветов хоть заглушает тошнотворную вонь, пропитавшую город.
Девушка и мальчик — главе они показались смутно знакомыми, память некоторое время отказывалась от намеков, потом подсказала. Ах да, конечно, да-да — дети одного из высокопоставленных чиновников. И он тоже… Подойти? И дальше?
О, боже…
Глава положил ладонь на затылок, стараясь перетерпеть приступ мигрени. Обычно он воздерживался от участия в обреченных чумных пирах, где парализующий ужас топили в винных бочонках. Обычно воздерживался, но вчера не смог отказаться. После того, как его жена, дрожа, продемонстрировала скрываемое под шарфом ожерелье из нескольких гнилостного цвета карбункулов под подбородком. Теперь все. От трех до пяти дней, наполненных болью и кровавой рвотой, отмеченных ростом бубонов в подмышках и паху, сопровождающихся попеременным то жаром, то ознобом, выдавливающих остатки разума. Запах изо рта с каждым часом будет становиться все непереносимее, жидкости, воспроизводимые организмом — кровь, моча постепенно приобретут черный цвет и, в апогее мучений, на глазах угольно почернеет бьющееся в агонии тело. Черная смерть.
— И все же — кто ты? — вернулся к прерванному разговору глава, — И почему я должен верить твоим словам?
Его собеседник устало вздохнул, как будто уже битый час втолковывал младенцу азбучные истины.
— Вам важно знать моё имя? Ладно — называйте меня Лоймос, пойдет?
Глава непонятно зачем кивнул. Лоймос — что за прозвище? Такое же странное, как и человек, встретивший его утром на ступенях ратуши. Бродяга с благородными манерами. Когда тот сдвинул на затылок грязную шляпу, мэр содрогнулся. Мертвенно бледная кожа, резко очерченные скулы, тонкие губы, изогнутые в сардонической усмешке и, на мгновение показалось, черные окружности пустых глазниц. Глава провел ладонью по лицу — усталость. На переносице собеседника, поблескивая оправой, сидели темные круглые очки.
А сейчас пришелец, склонив голову, изучал градоначальника.
— Вы не устали от всего этого? Может быть, крестные ходы? Колокольный бой, ночные литании? В округе остался хоть один священник?
Да уж, братьев нельзя обвинить в малодушии. Они ухаживали, служили и пытались облегчить страдания. Если присмотреться, меж лежащих вповалку мертвецов можно увидеть людей в рясах. Среди живых — уже нет.
— А медицина? Костры, чадящие на каждом углу, раскаленное железо, прикладываемое к вскрытым нарывам? Когда вы общались с последним лекарем?
С ними — почти как с монахами. Шарлатаны, купившие членство в гильдии, прожигают остатки жизни на нескончаемых оргиях, истинные специалисты — обсуждают премудрости врачевания со святым Петром.
— Дело не в Боге, и не в отравленных евреями колодцах, господин.
Страница
3 из 8
3 из 8
