Добавить в моё избранное
24 мин, 3 сек 18079
Это Природа, тысячелетние флуктуации мироздания.
— Э-э-э, Лоймос, твои слова не повод для меня…
— Хорошо, — пожал плечами бродяга.
Он вытянул шею, высматривая что-то среди разбросанных трупов, и тихонько свистнул. Почти неслышно. Из-под кажущегося шевелящимся переплетения людских конечностей, фыркая, выбралась жирная крыса. Тварь легко отпрыгнула от удара стальным крюком кого-то из членов чумной команды и посеменила к паре людей на пороге ратуши. Вслед за ней метнулись еще несколько серых теней. Мгновение — и напротив главы сидели, оторвав передние лапы от земли, семь взрослых крыс, словно ожидая распоряжений.
— И… что?
— Крысы — переносчики чумных блох. Нет крыс — нет болезни.
— Гм… ты можешь их извести?
— Один — нет.
— О том, что ты говорил, не может быть речи.
— Это не жертва, господин, это ритуал с определенным количеством участников.
— Но почему дети?
Бродяга снял очки и протер стекла концом мятого шейного платка. Посмотрел в глаза. Судя по взгляду, главе его собеседник показался уверенным в себе и, глубоко внутри, опасным. То, что сказал пришелец, убедило мэра в честности:
— Их разум еще не исковеркан историями Вашего Бога.
Мерзкий еретик, поклоняющийся древним идолам. Однако, их сила вполне реальна в глухих уголках страны, куда не дотянулись мастера-инквизиторы. И все-таки:
— Кто ты?
— Волхв, друид.
Конечно, этого и следовало ожидать. Спасти город, ту оставшуюся в живых четверть города, прокляв себя участием в языческом ритуале? Глава помолчал.
— Скажи, друид, — последнее мэр произнес, еле шевеля губами, — а тех, кто заболел, уже не в силах спасти твое волшебство?
Пришелец вернул очки на место и улыбнулся. Всем лицом. Уголки рта дернулись вверх, очертив тонкие складки на щеках, скулы округлились, смешливые морщинки собрались возле глаз, теряясь под непроницаемыми стеклами, нижняя губа чуть опустилась, обнажив здоровые крепкие зубы. Хорошая, искренняя улыбка. Глава так и не понял, что в ней ему не понравилось. Может быть то, что ситуация отнюдь не выглядела смешной.
— Конечно, — продолжал улыбаться бродяга, — спасти одного человека намного проще, чем десять тысяч. Но сначала нужно остановить заразу.
Вздувшиеся красно-синие папулы, сочащиеся желтым гноем — сомнительное украшение для шеи любимой.
— Какого вида вознаграждения ты ждешь? — задал последний вопрос городской глава.
— Мне не нужна награда, Вы не поймете, — улыбка, как бабочка, спорхнула с лица странника.
Бездна тьмы. Может человек испытать во сне такие ощущения, как головокружение, тошнота, потеря ориентации? Провал.
Чума за стенами города? Нет, не верится. Да, осень, да, увядание, но природа скорбит лишь для того, чтобы радостно возродиться через несколько месяцев. Может быть позже, когда по утрам лужи начнут покрываться ледяной коркой, а пожухлая трава поседеет от инея, тогда оголенные черные сучья на фоне свинцового неба будут навевать мысли о смерти. Сейчас — нет. Даже грязь, даже пронизывающий ветер не могут испортить впечатления от осеннего буйства красок. Тут все градации желтого, от бледного, почти белого, до оранжевого. Здесь все оттенки красного — от алого до багрового. И еще не пропали островки жизнелюбивой зелени. Лес примеряет лоскутный костюм арлекина. Нет-нет, здесь не место мору.
Почему люди заперли себя в непроветриваемых, тесных лабиринтах каменных улиц? Снаружи даже дышится по-другому. Здесь пахнет так, словно уткнулся носом в чуть подсохший, но еще живой букет. Другой мир.
И маленькая процессия в центре этого мира выглядит почти естественно. Если не принимать во внимания признаков измождения на радостных лицах. Детских лицах с синеватыми полукружиями под глазами и впалыми щеками.
Тридцать человек — Лоймос и малышня возрастом от пяти до десяти лет. Загородная прогулка. Что-то щебечут невидимые среди ветвей пичуги. Музыка, особенно по сравнению с вороньим карканьем. Светило нет-нет, да и покажет лицо между облаков, прикоснется еще теплым лучом. На узких улицах города солнца не видно даже в ясный день — его скрывают тени угрюмых домов. Робкие шорохи леса так непохожи на возню обнаглевших крыс. В городе каждый прозябает в ожидании худшего, ежечасно ощупывая тело в поисках смертоносных опухолей. Здесь, снаружи, каждая травинка восхваляет жизнь.
Жизнь, жизнь, жизнь.
Если бы еще проводник не был так молчалив и сосредоточен. Благо, он не пресекает восхищенного детского гомона. Вон — белка, там — ежик, а тут шляпки грибов выглядывают из-под ковра прошлогодних и новых листьев.
Кроме Лоймоса, серьезным выглядит только один мальчишка. Недавний знакомый — тот, что стоял с сестрой на городской площади. Слишком ярки еще его воспоминания? О чем? О горе величиной больше человеческого роста, состоящей из трупов?
— Э-э-э, Лоймос, твои слова не повод для меня…
— Хорошо, — пожал плечами бродяга.
Он вытянул шею, высматривая что-то среди разбросанных трупов, и тихонько свистнул. Почти неслышно. Из-под кажущегося шевелящимся переплетения людских конечностей, фыркая, выбралась жирная крыса. Тварь легко отпрыгнула от удара стальным крюком кого-то из членов чумной команды и посеменила к паре людей на пороге ратуши. Вслед за ней метнулись еще несколько серых теней. Мгновение — и напротив главы сидели, оторвав передние лапы от земли, семь взрослых крыс, словно ожидая распоряжений.
— И… что?
— Крысы — переносчики чумных блох. Нет крыс — нет болезни.
— Гм… ты можешь их извести?
— Один — нет.
— О том, что ты говорил, не может быть речи.
— Это не жертва, господин, это ритуал с определенным количеством участников.
— Но почему дети?
Бродяга снял очки и протер стекла концом мятого шейного платка. Посмотрел в глаза. Судя по взгляду, главе его собеседник показался уверенным в себе и, глубоко внутри, опасным. То, что сказал пришелец, убедило мэра в честности:
— Их разум еще не исковеркан историями Вашего Бога.
Мерзкий еретик, поклоняющийся древним идолам. Однако, их сила вполне реальна в глухих уголках страны, куда не дотянулись мастера-инквизиторы. И все-таки:
— Кто ты?
— Волхв, друид.
Конечно, этого и следовало ожидать. Спасти город, ту оставшуюся в живых четверть города, прокляв себя участием в языческом ритуале? Глава помолчал.
— Скажи, друид, — последнее мэр произнес, еле шевеля губами, — а тех, кто заболел, уже не в силах спасти твое волшебство?
Пришелец вернул очки на место и улыбнулся. Всем лицом. Уголки рта дернулись вверх, очертив тонкие складки на щеках, скулы округлились, смешливые морщинки собрались возле глаз, теряясь под непроницаемыми стеклами, нижняя губа чуть опустилась, обнажив здоровые крепкие зубы. Хорошая, искренняя улыбка. Глава так и не понял, что в ней ему не понравилось. Может быть то, что ситуация отнюдь не выглядела смешной.
— Конечно, — продолжал улыбаться бродяга, — спасти одного человека намного проще, чем десять тысяч. Но сначала нужно остановить заразу.
Вздувшиеся красно-синие папулы, сочащиеся желтым гноем — сомнительное украшение для шеи любимой.
— Какого вида вознаграждения ты ждешь? — задал последний вопрос городской глава.
— Мне не нужна награда, Вы не поймете, — улыбка, как бабочка, спорхнула с лица странника.
Бездна тьмы. Может человек испытать во сне такие ощущения, как головокружение, тошнота, потеря ориентации? Провал.
Чума за стенами города? Нет, не верится. Да, осень, да, увядание, но природа скорбит лишь для того, чтобы радостно возродиться через несколько месяцев. Может быть позже, когда по утрам лужи начнут покрываться ледяной коркой, а пожухлая трава поседеет от инея, тогда оголенные черные сучья на фоне свинцового неба будут навевать мысли о смерти. Сейчас — нет. Даже грязь, даже пронизывающий ветер не могут испортить впечатления от осеннего буйства красок. Тут все градации желтого, от бледного, почти белого, до оранжевого. Здесь все оттенки красного — от алого до багрового. И еще не пропали островки жизнелюбивой зелени. Лес примеряет лоскутный костюм арлекина. Нет-нет, здесь не место мору.
Почему люди заперли себя в непроветриваемых, тесных лабиринтах каменных улиц? Снаружи даже дышится по-другому. Здесь пахнет так, словно уткнулся носом в чуть подсохший, но еще живой букет. Другой мир.
И маленькая процессия в центре этого мира выглядит почти естественно. Если не принимать во внимания признаков измождения на радостных лицах. Детских лицах с синеватыми полукружиями под глазами и впалыми щеками.
Тридцать человек — Лоймос и малышня возрастом от пяти до десяти лет. Загородная прогулка. Что-то щебечут невидимые среди ветвей пичуги. Музыка, особенно по сравнению с вороньим карканьем. Светило нет-нет, да и покажет лицо между облаков, прикоснется еще теплым лучом. На узких улицах города солнца не видно даже в ясный день — его скрывают тени угрюмых домов. Робкие шорохи леса так непохожи на возню обнаглевших крыс. В городе каждый прозябает в ожидании худшего, ежечасно ощупывая тело в поисках смертоносных опухолей. Здесь, снаружи, каждая травинка восхваляет жизнь.
Жизнь, жизнь, жизнь.
Если бы еще проводник не был так молчалив и сосредоточен. Благо, он не пресекает восхищенного детского гомона. Вон — белка, там — ежик, а тут шляпки грибов выглядывают из-под ковра прошлогодних и новых листьев.
Кроме Лоймоса, серьезным выглядит только один мальчишка. Недавний знакомый — тот, что стоял с сестрой на городской площади. Слишком ярки еще его воспоминания? О чем? О горе величиной больше человеческого роста, состоящей из трупов?
Страница
4 из 8
4 из 8
