Корсиканец

— открылась дверь, и в проеме возникла белокуро-кудрявая голова кастелянши.

— Да, Варенька?

— Прикажете обед подавать? Уже и полдень, а вы все работаете.

— Ох, Варенька, да, что-то я…

— Сейчас, тогда, скажу на кухне.

— Благодарствую, Варенька. Еще одно, ежели не в тягость — Сильвестр Андреич вчера говорил, что в город меня отвезти может. Вы спросите, когда он поедет?

— К-какой такой Сильвестр Андреич? — изумилась белокурая голова.

— Ну как же… Смотритель ваш.

— Да нету у нас смотрителя никакого, что вы такое говорите? Я заместо его и работаю тут. Думаете, только за белье отвечаю — нет, ношусь, аки белка в чертовом колесе… Все делаю…

— А… — Максим Сергеич хотел сказать, что вчера вечером как раз Сильвестр Андреич его встретил и впустил, но промолчал. Некий червячок, грызший его сознание с приема Марфы Петровны, наконец, вылился в две оформленные мысли: во-первых, в лечебнице творилось что-то неладное, а, во-вторых, его обманывали. Но кто врет, Варенька или смотритель? И зачем?!

— Ежели в город вам надо, то вечером за Владимиром Олеговичем заезжает повозка. Можете с ним…

— Хо… Спасибо, Варенька.

Кастелянша бросила на Максима Сергеича подозрительный взгляд и удалилась.

Обеда герой наш так и не дождался, но был увлечен так журналом Павла Петровича, что и думать про еду забыл.

Чем ближе к концу, тем более записи путались и повторялись, местами были вырваны, а кое-где переходили и в полнейший бред: «… Чувствую я себя духом бесплотным, для остальных невидимым и неосязаемым. Хожу я по коридорам больницы, но никто со мной не здоровается, на реплики мои не отвечает. Пациенты — и те меня игнорируют.

Еду я начал воровать из столовой и прятать. То, что приносят, есть нельзя. Нельзя, никак нельзя. Верить, разве, им можно?

Здесь что-то творится. Я чувствую. Я знаю. Что-то вершилось тут с самого начала… «, — части текста были написаны совсем неразборчиво, но и так становилось ясно, что записи по наблюдению за больной с каждым днем уступали мыслям и мировоззрениям сходящего с ума человека, который видел вокруг себя лишь некий страшный заговор.

Наконец, в последнем дне значилось следующее: «… я нашел ответ! Как же все просто было и понятно. Только оглянись, со стороны посмотри. Кто мог бы думать, что ответ сей в дереве. И вот он! Как же я был глуп! Бежать, бежать отсюда. Гиблое место. Но, прежде, истина должна восторжествовать! Истина. Ей я служу по призванию своему и ей же верен останусь до самого конца».

Максим Сергеич откинулся на спинку стула. От долгого сидения в одной позе ныли спина и шея.

«А что, если не сошел он с ума, как все тут, видимо, считают? Если… Разгадал тайну некоторую, и от того убит был?

Но, что за тайна сея… И почему в дереве каком-то ответ?

Ясно тогда лишь, что либо Сильвестр Андреич, либо Варенька тут замешаны… Потому как, врет один из них…

А, если правда убили его…

«… истина должна восторжествовать»…. Пошел он разоблачать убийцу, значит! И отправился не в случайное место, а туда, где ответ был!

Надо на место то, где нашли тело предшественника моего! Нечисто тут все… Ох, нечисто!»

С мыслями этими, Максим Сергеич вышел из главного здания и стал искать смотрителя.

— Сильвестр Андреич! — заприметил он работника. Тот был жилистым, уже немолодым мужчиной, неуловимо напоминающим чем-то тягловую лошадь. Их тех бывших крестьян, на ком все народное хозяйство до сих пор держалось и держаться будет. Они, пускай, и ворчат о жизни плохой, о притеснениях со стороны дворян и чиновников, но без невзгод да трудовых тягот быстро хиреют и спиваются. А так — хоть плуг им давай, хоть вместо плуга этого на поле отправляй, работать за троих будут.

— Доброго здравия, Максим Сергеич. Как первый денек?

— Хорошо, благодарствую. Сильвестр Андреич… никак в толк не возьму… Смотритель же вы? А Варенька говорит, что смотрителя здесь нет, и вы тут никогда не работали.

— Да… Что вы такое… — мужчина побледнел и перекрестился. — Варенька до меня тут была, да только с год назад померла от тифу брюшного.

— Как, померла? — теперь уже настал очередь бледнеть Максима Сергеича. — Я же… С ней…

«Что же за чертовщина такая… Она говорит — его нет, а он — ее. Поди, разбери!»

— Ваше благородие, не выспались вы, может?

— Сильвестр Андреич, и сам уже не ведаю… А Никифор, Аполинарий Матвеич, Владимир Олегович — они-то живы?

— Да живы. Куда им деться? Этот-то, поди, еще и следующего царя-батюшку переживет!

— Владимир Олегович?

— Он самый, — смотритель оглянулся по сторонам, словно желая убедиться в отсутствии лишних слушателей. — Это шельма отменный, я вам скажу.

— Да за что ж вы его так?

— Да за дело, Максим Сергеич!