Две встречи с Кащеем

Ну, как не стонать. У меня там и дыбка, и жаровенька, щипчики разные, клещики, иголки опять же — нравятся мне иголочки. Развлекаемся с ней иногда.

За что ты ее мучаешь? — Дурак огорчился. — Можно же как-нибудь по-человечески!

Ну, ты, Ваня, сказал! А ты свою Смерть любишь? Да, и не прав ты, нравится она мне. Привык я к Смертушке своей. А то, что экспериментирую над ней помаленьку, так над кем же еще? Что ей сделается? Покричит немного, потом дозу получит и забудет все. Висит себе на цепях, кайфует.

Иван подумал и решил, что осуждать Кащея не вправе. Еще неизвестно, как бы он со своей поступил, если бы она к нему в руки попала.

Раздумывал Дурак долго, и хозяин, заскучав, принялся напевать себе под нос. Очнувшийся Ванька песню поддержал, и скоро их голоса набрали силу. Дуэт получился на славу, два тенора — побасовитей у Дурака, повыше у Кащея — удачно дополняли друг друга. Песня вплеталась в ночь, добавляя ей простора и уюта одновременно. Спели одну, взялись за другую, потом еще и еще, больше упирали на старые, проверенные временем, но не стеснялись и новомодных распевок. Про самогудку, по молчаливому уговору, не вспоминали — лучше уж петь самим, без музыки, а капелла.

После торжественной и печальной песни про мотылька, сгоревшего в пламени любви, Иван совсем расчувствовался и решил одарить гостеприимного Кащея. Выбор, правда, был невелик. Про самогудку, понятно, речь идти не могла. От сапогов-чулков с крылышками граф решительно отказался: «Я, Ваня, из замка ни ногой, боюсь Смерть одну оставлять. Вдруг случится с ней что-нибудь, и ни одного родного человека рядом». Еще была скатерть-самобранка, и Иван достал из мешка скомканное и обмотанное проволокой льняное полотнище.

Не был бы ты, граф, бессмертным, я бы, конечно, не стал тебе эту маньячку предлагать. В общем, это самобранка, хотя готовит она так себе — то пересолит, то не дожарит. Может, не умеет, а, может, притворяется, и огрызается как сапожник, но главная загвоздка не в этом. Без присмотра ее оставлять нельзя. Я прошлой ночью в лесу ночевал, мешок слабо завязал, так еле спасся. Выползла, гадина, навалилась сверху — чуть не задушила. «Не могу», — говорит, — «без кровушки», а сама в глотку лезет. Чудом оторвал ее от себя!

Кащей, сначала смотревший на невзрачный комок без интереса, к концу Ванькиного рассказа оживился.

А размер-то большой?

По разному. Вытягивается она, твой стол точно накроет, еще и до пола свисать будет.

А напасть на несколько человек сразу сможет?

Да я откуда, граф, знаю? Недавно она у меня!

Любопытная вещица, а то, понимаешь, есть у меня несколько соседей. Давно мечтаю их чем-нибудь удивить, а оставить у себя на ночь никак не удается. Может скатерка поможет? — Кащей заулыбался.

Да, я же говорю, готовить она не умеет. Еще перетравит тебе гостей.

Ничего, ничего. Угощенье приготовить я и сам смогу. Так, говоришь, разговаривает она, то есть, договориться можно?

Иван взял вилку и ткнул в скатерку.

Слышишь, что граф спрашивает?

Да, пошли вы! — глухо донеслось из мотка.

Не надо, Ваня. Не трожь самобранку, я с ней потом сам поговорю. — Кащей был доволен. — Кровушки ей, значит, хочется, ну-ну.

Развеселившийся граф предложил спеть еще. И спели, потом опять спели. Иван так разошелся, что снова расстегнул фуфайку. Спать разошлись уже заполночь, когда ром на столе закончился.

Проснулся Дурак рано, пора ему было продолжать дорогу. Засунув в умывальне тяжелую голову в бак с водой, он немного взбодрился и решил, чтобы не засиживаться, обойтись без завтрака. Огорченный Кащей вышел провожать Ивана на крыльцо, вид у хозяина был румяный и свежий, будто и не гуляли вчера.

Стало быть, Ванюша, не хочешь у меня задержаться? Погостить денек, другой?

Извини, граф. Я бы и рад, да не могу. Ждут меня.

Ты не поверишь, а ведь я сегодня ночью совсем про тебя забыл. — Кащей, казалось, был искренне огорчен. — Заболтался со скатеркой.

Ничего, — успокоил Иван, — свидимся еще. Как-нибудь соберусь и приеду к тебе на недельку, погостить. Всю ночь песни петь будем, и вспоминать про меня не потребуется.

Граф смущенно закашлялся.

Так я тогда тебя жду?

Слово! — и Иван протянул руку прощаться.

Кащей долго стоял возле ворот, провожая удаляющуюся в маковые поля фигурку, потом, вздохнув, пробормотал: «Везет дуракам!», и побрел в дом ремонтировать обеденную залу.

Прошло лето, началась осень, и выпало Ивану Дураку снова ехать той же дорогой, только в другую сторону. Не удалось пристроить волшебные вещи в хорошие руки, а значит, надо выполнять обещание, возвращать их в спецхран. Сапоги-скороходы, подаренные городской артели для торговой надобности, быстро отобрали заречные контрабандисты, потом их захватила Дятловская братва и приспособила для наркокурьеров.