Инфицированный

На пороге я чуть задержался и посмотрел вверх по лестнице. За лестничным пролётом виднелся люк на чердак, а оттуда на крышу. Я улыбнулся и понёсся туда. Так быстро, мне ещё не приходилось бегать, хотя я и не прилагал к этому никаких усилий. Я, буквально, взвился на крышу и на секунду остановился. Передо мной расстилалась, обычная крыша панельной пятиэтажки, может чуть более замусоренная и грязная. Я неспешно подошел к краю и посмотрел вниз. Высоко. Я бросил взгляд вправо, на крышу стоящего рядом дома. Между ними было метров двадцать. В голове носились беспорядочные мысли, но я гнал их прочь. Видать мой мозг и вправду атаковался этой инфекцией: в моей голове роились мысли, которые приходили как будто из ниоткуда. Я часто не мог уследить за ходом своих размышлений. Это пугало меня, и в то же время не воспринималось как что-то необычное. Одно было ясно — я был заражён от пяток до шеи, мозг пока держался, но я чувствовал, что это ненадолго. Я силился обрести над мозгом контроль, но не мог. Против своей воли я начал свой разбег по крыше. Внезапно я снова начал мыслить самостоятельно, но было поздно — я не смог бы остановиться, даже если б захотел. Оставалось одно, и, стиснув зубы, я оттолкнулся от поручня заграждения и закрыл глаза. Резкий свист ветра в ушах вскоре был прерван плавным толчком. Я приоткрыл глаза и оглянулся. Мне удалось не только перепрыгнуть эти 20 метров, но и половину крыши другого дома. Страх перед смертью сменился страхом перед самим собой. Этот страх накрыл меня так, как волна накатывается на прибрежный камень. Я почти физически чувствовал его липкие и в то же время ледяные объятия. Вирус упорно пытался подавить эту панику, но не мог — моё тело переполнял адреналин, который удесятерил мои и без того огромные силы. Я не помню, как тогда добрался домой, может прыгал, а может спускался — да это и неважно. Я вошёл к себе в квартиру дрожа от страха. Решение было принято. Оглядываясь, я обшаривал глазами интерьер в поисках подходящего предмета, пока мой изменившийся глаз не увидел кухонный нож. Я резко схватил его и понёс в ванную. Там я открыл воду, и заткнул пробкой раковину. Вода, весело журча начала наполнять предоставленный ей объём. Когда умывальник был полон, я прикрыл кран и на секунду остановился. Потом, внезапно онемевшей, рукой обхватил ручку ножа. Лезвие красиво блестело холодным блеском оружия. В ноже, моё воспалённое воображение, видело жаждавшее крови чудовище, которое теперь заставляли резать хлеб. Как часто ему хотелось попробовать крови, а не это дерьмо. При малейшей неосторожности, чудовище получало своё, а человек, злобно матерясь, уходил бинтовать палец. Теперь пришёл ЕГО час наслаждения. Я долго ещё разглядывал зеркальную поверхность лезвия, не отваживаясь на окончательный шаг. Но вскоре, собравшись с духом и глубоко вздохнув, я сильно резанул ножом по запястью и, почувствовав как глубоко погрузилось лезвие в пульсирующую плоть, резко опустил руку под воду. Я знал, что нужно делать именно так, чтобы кровь не свернулась раньше времени. Не лучший конечно способ самоубийства — кровь может остановиться до наступления смерти, и самоубийца-неудачник будет обречён остаток своих дней носить сувенир — ужасный и уродливый шрам на запястьях, как знак собственной никчёмности. Но в моём положении выбирать не приходилось — я спешил, так как боялся утратить над собой контроль. Я посидел некоторое время на краешке ванной, ожидая того момента, когда я смогу погрузиться в равномерную и спокойную тьму, лишенную ночных кошмаров и не менее ужасной действительности. Но она так и не приходила, а вместо неё пришло ощущение холода, о котором вопила правая рука, погружённая в ледяную воду. Я с удивлением перевёл взгляд на раковину, несомненно, ожидая увидеть красную от крови воду. Но с удивлением обнаружил, что крови нет вообще. Я поднял отмороженную руку и уставился на запястье. Кроме уже упоминавшейся бледности, я ничего не обнаружил. Не было ни крови, ни разреза, ни шрама. НИЧЕГО! Это было невозможно. Я долго сидел и просто смотрел на сою руку, не веря своим глазам. Потом моё сознание погрузилось в туман, и я перестал себя контролировать. Я начал смеяться, смеялся долго и самозабвенно, смеялся невесёлым смехом, каким смеётся человек, блуждавший по лабиринту и зашедший в тупик. Мой мозг судорожно пытался восстановить контроль, но всё тщетно. Я всё больше и больше погружался во тьму, из которой уже не выбраться, которая уже не отпустит свою жертву. Тьма эта напоминала зыбучие пески — чем больше дёргаешься, тем глубже затягивает. Я уже не помню подробностей происходившего со мной кошмара, да мне и не хочется их вспоминать. Помню, только, вспыхнувшую во мне жажду к жизни, жажду настолько сильную, что она перекрыла весь бред происходящий в моём воспалённом мозге. Она была как спасительный круг во время шторма, за который и уцепился мой разрушающийся мозг. Вскоре, обессиленный борьбой с самим собой, я погрузился в освежающий сон.

Финальная черта

Ночь прошла очень спокойно: никаких кошмаров и внезапных пробуждений.