Одним щелчком

Он улыбнулся — уголками губ — и ушёл к себе в комнату.

Джессика варила овощной суп. Я положил руку ей на бок, хотел обнять. Но она вывернулась и, даже не взглянув на меня, продолжила готовить ужин.

— Извини… — понурив голову, сказал я. — Я… я не думал, что это ты, просто…

— Просто больше обвинить было некого, так?

— Извини, — сказал я.

— В холодильнике остались котлеты — если хочешь, погрей. Вряд ли ты наешься одними овощами.

Я кивнул, хотя она этого не видела.

В дверях я обернулся.

— Но если это сделала не ты, то кто?

Руки Джессики механически орудовали ножом: резали сельдерей, помидоры, петрушку…

— Может быть, тот же, кто заставил тебя положить пульт в ящик?

— Но кто это?

Джессика не ответила. Могла ли она что-нибудь сказать?

Я вошёл в комнату Браяна. Я думал, что он развлекается и безобразничает: выключает у соседей звук шагов или что-нибудь вроде этого. Но он сидел в кресле и, свесив голову на грудь, спал. Пульт он держал в руках. Браян никогда не любил темноты, в детстве он очень сильно боялся её, однако сейчас в комнате царил густой мрак. Поздний вечер… И только окна дома напротив боролись с чёрной мглой. Бесстрашно, но бессмысленно.

Я осторожно вынул пульт из руки сына. Браян даже не шелохнулся. Я вышел и бесшумно закрыл за собой дверь.

… — И чтобы отчитались мне за весь квартал. Ясно? — Мистер Стивенсон тряхнул пузом, поправил очки и направился к выходу.

Сегодня он устроил нам очередную выволочку. Ему было без разницы, что во всём банке мы — единственный отдел, который хоть чем-то занимается. И это — моя заслуга. Я весь день, без устали, порчу себе настроение, только чтобы эти бездельники делали работу, за которую им неплохо платят. При этом я не получил ещё ни одной премии, если не считать регулярные выволочки. Не знаю, надоело ли Стивенсону устраивать их, но выслушать его претензии мне надоело определённо

Я взял сотовый, набрал номер шефа.

Пульт лежал у меня в кармане. Какая удобная вещь — брюки с глубокими и широкими карманами. Я нажал кнопку увеличения громкости и очень долго её не отпускал.

У Стивенсона зазвонил телефон…

Никогда не забуду этого вопля. Дикого, нечеловеческого. Небось, Стивенсону показалось, что в его кармане зазвонило в унисон несколько церковных набатов. Все тут же выбежали из кабинета — спешили на помощь любимому шефу. Я уменьшил звук его сотового и неторопливо последовал за ними.

Стивенсон лежал на полу и трясся. Его потные руки елозили под рубашкой, как вымазанные в мазуте ужи. У него случился приступ.

Возможно, я перестарался. Но ведь он сам нарвался, не так ли?

Я пару раз, в самый неожиданный момент, выключал в кабинете свет или увеличивал звук работающего принтера. Все так забавно на это реагировали: вздрагивали и вскрикивали, волновались. А я уже не чувствовал никакого опустошения. Упадок сил и нервное истощение исчезли, как вчерашний день. Вот почему мне был так нужен этот пульт. Но нельзя довольствоваться только этим, надо придумать, как ещё его использовать, как изменить свою жизнь…

… Автобус вёз меня домой.

Я смотрел в окно, на плывущие, словно в незримом потоке, деревья, дома, людей, машины… И вместе с ними в другое русло перетекли мои размышления.

Я мог бы купить автомобиль — тогда бы я не тратил на дорогу так много времени, не стоял бы в пробках. Но отчего-то я терпеть не мог легковушки. Я их даже избегал. Это был какой-то инстинктивный, необъяснимый страх. Возможно, персональная машина являлась для меня воплощением личной смерти. Я не хотел отрываться от общества — мне нравилось сознавать, что я в безопасности. А в автомобиле ты предоставлен сам себе, твоя жизнь зависит только от тебя. Мне казалось, что, если я куплю авто, произойдёт что-то непоправимое.

В любом случае, мне больше нравилось ездить на общественном транспорте, быть в контакте с окружающим миром, наблюдать за людьми. А теперь ещё и воздействовать на них.

Какие-то два пацаненка, чтобы повыпендриваться друг перед другом, матерились на весь салон. Я направил пульт на двери автобуса, вызвал меню, изменил звук открывающихся дверей на нестерпимый визг (задрал хорошенько высокие частоты), а потом увеличил громкость. Остановка. Двери открываются — шипя, как двести гигантских гадюк, и ударяются о бортики — с таким звуком ржавый «Боинг» врезается в землю, в то время как чья-то невидимая лапища разрывает его на части.

Видели бы вы этих пацанят! Они подскочили на месте, примолкли и вжались в спинки кресел. Они затравленно озирались и не могли понять, что же случилось.

Я нажал кнопку увеличения. Изменений, которые произошли с юнцами, никто, кроме меня, не видел, лишь перед моим внутренним взором их лица растянулись, раздулись, и стало видно дрожащие губы, мечущиеся, точно в припадке, зрачки.