Сестричка

Такая вороная гладь сделала бы девушку красавицей. И та же самая старуха с седыми, либо чёрными, но хотя бы коротко подстриженными, волосами выглядела бы заурядной женщиной, достигшей предела лет. Но в сочетании старости тела и молодости волос извивалось нечто невыносимо гадкое, от чего повеяло похоронённым, казалось бы, первым воспоминанием об Алисе.

Младенческое, точно увеличенное розовое яблоко, личико… И на нём — старушечий рот. Перекошенный, сморщенный, окружённый подвижными складками. С единственным, длинным, блестящим, выпирающим зубом.

— А у нас уже зубик прорезался! Да, Алиса? Вот какие мы хорошенькие, солнышко моё, вот какие мы зубастенькие!

Прорезывание зубов произошло, если верить медицине, слишком рано. Но с другой стороны, никто не знал точной даты Алисиного рождения, и она могла оказаться старше, чем думали врачи.

За полгода до появления Алисы в наш дом проникли тараканы. Мама оклеила весь дом ловушками, засыпала ядовитыми порошками, бдительно выметала каждую крошку — ничего не помогало: шипящие твари, зло подпрыгивая, атаковали нас на кухне, в ванной, в туалете, выскакивали из дивана, на который присел не ожидающий подвоха гость. Мама очень боялась, что тараканы заберутся к девочке, и завесила её кроватку противомоскитной сеткой.

Как ни удивительно, когда Алиса стала членом нашей семьи, тараканья волна пошла на спад… Куда они пропали? Мама догадалась об этом, лишь извлекая из подвижного, оснащённого уже пятью зубами, рта рефлекторно содрогающуюся рыжую ножку.

— Ой! — воскликнула мамочка. — У малышки разболится животик! Вот беда с этими маленькими: вечно тащат в рот всякую пакость. Ты, Алекс, тоже таким был.

Мамочка взглянула на меня с надеждой. Я промолчал. Я не помнил себя в возрасте Алисы, но был уверен, что даже тогда не жрал живых тараканов. Вообще никогда. Но спорить тут бессмысленно.

— Это не случайно, — придя с работы, сказал вечером папа. — Она быстро растёт, ей нужно много витаминов, минералов… Может быть, не хватает кальция?

Алиса росла — но вряд ли быстрее, чем другие дети. Раннее появление зубов осталось единственным признаком ускоренного развития. В восемь месяцев она впервые сказала «мама», в год и два начала ходить. В три года Алиса знала наизусть стихотворение о ягнёнке и умилительно (для взрослых) подметала пол веником высотой почти с неё самоё.

Но гораздо больше ей нравилось проводить время в саду, откуда постепенно исчезли все насекомые. И пауки. И слизняки. И даже улитки. Что было особенно страшно: улитки — они же в раковинах! Твёрдых, как камень, раковинах!

— У твоей сестрёнки отличные зубы, — после очередного осмотра сказал мне семейный стоматолог. — Наверное, она не ест так много сладостей, как ты.

Значит, теперь Алисе хватало кальция.

В семь лет это была худенькая молчаливая тёмно-русая девочка с очень синими, до фиалковой фиолетовости, как у моей мамы, глазами. Все, кто видели их вместе, не сомневались, что это мать и дочь. Все говорили, что Алиса с годами станет так же красива, как моя мать — ещё красивее. Младенчески-старческое уродство рта исчезло… В каком возрасте? Я не успел заметить. Не очень-то много внимания мальчишки обращают на младших сестёр. Мне было четырнадцать, я читал фантастику и стихи, увлекался спортом, запросто переплывал нашу неширокую, но бурную реку и ездил верхом. Я любил лошадей — я любил животных… Несколько раз пробовал завести щенка, но щенки исчезали. Кости одного из них я отрыл в саду под кустом и попыток больше не возобновлял.

А кроме того, папа научил меня стрелять. Не стану хвастаться, но в стрельбе по мишеням я обставлял всех парней из нашей школы. Вороны и ястребы тоже не избегали моих пуль.

— Слушай, Ал, ты не подежуришь у меня ночью с дробовиком? — попросил дядя Давид, наш сосед. — Какая-то зараза повадилась таскать моих кроликов.

Кролики, которых разводил дядя Давид на мясо и шкурки, содержались у него в клетках, приподнятых бетонными столбами над поверхностью земли. Клетки закрывались элементарным запором «крючок». Вот уже с неделю каждое утро та или другая клетка оказывалась открыта, и в ней недоставало длинноухих. Оставшиеся жались по углам, избегая подходить к открытым дверцам, и заливали солому жидкой пугливой дриснёй.

Необычно. Домашние кролики не боятся людей; подобный страх в них могли родить разве что хищные звери. Но что это за зверь, открывающий крючки? И как он до них добирается: неужели встав на задние лапы? Нет, тут что-то неладно. Кто бы то ни был, полуслепому и глуховатому ветерану последней войны Давиду с ним не справиться.

Сидя в укрытии напротив клеток, с дробовиком, в скрипящей цикадами ночи, я несколько раз задрёмывал и просыпался, наткнувшись на острую, точно нарочно для сонь здесь растущую, ветку. В последний раз сон всё-таки затянул меня в свой мягкий душноватый мешок, а проснулся я от того, что у кроличьих клеток шевелился… Немалый зверь.