Сестричка

Тихо и знойно. Пожалуй, всё-таки лучше спуститься… Снова занять место в засаде. Знойно и тихо. Знойно и сонно. Сонно… Спокойно… В этом царстве тишины и тёплого послеполуденного отдохновения ничто не может произойти, ничто не пожет мроизойти, пичто ме…

Хлоп! Бац! Иго-го-го-го!

Крепкая ремённая уздечка колышется на почтовом ящике. Оборванная, точно дешёвая нитка.

Что же произошло? Органы чувств вопили в смятении. Тень — иглой прошила сад. Крик Мокко — не ржание, страдальческий на грани очеловеченности крик… И это всё? Разум — великий блюститель тривиальных норм — заботливо подсказывал: сестричка вбежала в калитку, вспрыгнула на спину лошади, погнала во весь опор… Бред! На это нужно время — хотя бы считанные минуты. И если это было так, почему я не слышал стука копыт?

Для своих четырнадцати лет Алиса очень хорошо кушает. И очень быстро бегает.

Скорее на улицу! Никаких следов… Ещё недавно я удивлялся: как ей удалось справиться с населением целого — пусть даже маленького — города? Теперь я ничему более не удивлялся. Я — видел.

Вдоль. Тротуары. Слепые окна, гнилые рты разинутых дверей. Электричество? Зачем электричество городу, который вырастил в своей утробе опухоль? Она пухнет, киснет, распадается. В школе: разбросанные во дворе пожухлые учебники, прохудившийся футбольный мяч. В аптеке: стеклянные конусы с шипучкой пересохли, на стекле изнутри — разводы красителя. В мэрии: на столбе обвисает флаг, который солнце в сотрудничестве с дождями лишило национальных цветов. Белый флаг. Город сдался. Вот только не осталось никого, кто мог бы принять его капитуляцию…

Что это? Что это там, вдали? Прямо по курсу в конце улицы?

Чёрное. Шатающееся. Неуклюже толстое…

Первый вариант образа Алисы зашевелился в мозгу, точно жирный кольчатый глист с белой слепой головкой, и дрожь скользнула у меня между лопатками.

Но Алиса вряд ли надела бы мужские брюки и расстёгнутую на груди рубашку, и вряд ли стала бы перемещаться с тротуара на проезжую часть и обратно, выписывая кренделя непослушными ногами.

Нет, это не Алиса. Это — человек.

Человек, очевидно пьяный и так же очевидно запущенный. Пегая седина вокруг лысины склеилась в сосульки, рубаха истлела от пота, прорвалась под мышками. То, что вряд ли ещё заслуживало наименования ботинок, плотно срослось с грязью, наслоившейся вокруг ступней. Как долго нужно воздерживаться от мытья, чтобы достигнуть такого эффекта? Если бы я встретил что-то похожее на улице города, где жил и работал, постарался бы поскорее пройти мимо. Но здесь, в вымершем городе, где не сыщешь даже мухи, появление человека — Божье чудо, знак неизмеримой милости. Упасть на колени, целовать асфальт возле его похожих на вывороченные корневища ног…

Вместо коленопреклонения я присобрал рубашку на жирной вонючей груди и как следует встряхнул. Бутылка выпала из руки и разбилась. На левой кисти отсутствовали два пальца: средний и безымянный. Там выпирали кости, шпилеобразно продырявливая белесоватую плотную кожицу.

— А… Алекс! — забыв о бутылке, дохнул он спиртом. — Что ты тут делаешь? Почему так свободно расхаживаешь здесь? Надеешься на родственные связи? Твоим маме и папе это не помогло.

— А вы? Как вы уцелели?

Сквозь кору запущенности пробивалось нечто знакомое. Но — кем он был раньше?

— П-помилован. — Он попытался изобразить хитроватую улыбку, но гримаса получилась удивлённой и жалобной. — Я ей нужен. Её зуб… её прелестные крепенькие зубки — даже они не выдерживают. Она задаёт им такую работу! Она держит меня при себе, чтобы я… их чинил… заострял…

Стоматолог? Не может быть! Сверкание инструментов на белой салфетке. Обстоятельные лекции о чистке зубов. Как подолгу он мыл руки в сияющей чистотой раковине…

— Но когда Алиса сидит в кресле стоматолога, — возмутился я, — она ведь в полной вашей власти! Почему вам не…

— Я пытался! Один раз ввёл ей с местным анестетиком сильный яд. И — н-ничего… Не подействовало… Попробовал просверлить бором крупную артерию… — Он всхлипнул.

— И — что?

Обливаясь спиртосодержащими слезами, он выбросил в фашистском салюте изуродованную трёхпалую руку.

— Левую… Чтобы работе не мешало.

Лень снова трясти его… Нет, скорее противно. Навозная куча. Гниль.

— Где она? Отведите меня туда, где она скрывается!

— Скрывается? Зачем скрываться? Тут всё принадлежит ей.

— Но есть же у неё любимые уголки? Где она отдыхает? Развлекается? Спит?

Последнее слово натолкнуло пьяные мозги на какую-то новую мысль.

— Скоро стемнеет, — со значением произнёс он, указывая на небо — к моему облегчению, правой рукой. — Я пойду. По ночам на улицах жутко. Не от неё — она не тронет, я ей нужен… Так, вообще жутко.

Он побрёл, спотыкаясь — в своих запущенных ботинках, в рубашке с прорехой на спине.