Добавить в моё избранное
18 мин, 41 сек 4934
«Общажники» походили на клонов, одинаковых пустышек, статичных роботов, эксплуатируемых системой исключительно ради её корыстной выгоды и покорно, быть может, с удовольствием ей подчинявшихся. С этими унылыми, равнодушными призраками, погрязших в кредитах и семейных дрязгах, желание контактировать угасало само собой. Поэтому после работы я запирался в своей маленькой «однушке», читал книги или лазал по интернету, смотря фильмы и изучая новости. По Ленинохолмску я гулял нечасто, особенно с наступлением холодов.
Шёл пятничный вечер, и, уставший, я возвращался обратно домой. Около железной ограды курили подозрительные типы, напоминавшие сидевших не один раз зэков. На мёртвой бетонной клумбе между ними стояли три одноразовых стаканчика и бутылка дешёвой водки. Ловя пренебрежительные взгляды, я побыстрее проскользнул мимо них и вошёл в тёплый вестибюль. Показал пропуск недоброжелательной вахтёрше, смотревшей очередные скандальные склоки на «Первом канале», и двинулся к лифтам. Всего их было шесть штук, однако два из них — и оба грузовые — сломались и пока не функционировали. Через пятнадцать секунд приехала маленькая пассажирская кабинка, грязная и полутёмная, и я устремился вверх, на «родной» тринадцатый этаж.
Тринадцатый этаж корпуса М-2 обладал в определённой степени дурной славой и имел некоторые странности. Тут всё время происходило что-то нехорошее. Так буквально, как только я въехал этим летом, в комнате Љ 1304 зарезалась молодая девушка. Как поговаривали соседи, Оксана приехала из своей умирающей деревни в Ленинохолмск в надежде устроиться кем-нибудь на завод и начать помогать больной матери. Девушка запомнилась как невзрачная, миниатюрная тихоня. Поселилась она, как и я, в однокомнатной квартире. Про таких говорили «сама себе на уме»: по её лицу нельзя было понять, радуется ли она или горюет, переживает или хранит полное спокойствие. Замкнутая молодая особа никого никогда не волновала. Семь дней подряд её никто не видел, и только на восьмой — её хватились. Отперев дверь оксаниного жилища, комендантша и самые любопытные зеваки в ужасе обнаружили нагое тело девушки, лежавшее в ванне, в мутно-бордовой воде. Вертикальные порезы на её руках выглядели так, будто наносились не обыкновенным кухонным ножом, а специальным военным мачете. На лице Оксаны застыла гримаса обречённости, смешанная с огромным удивлением. У комендантши сложилось ощущение, что, судя по выражению лица, Оксана вряд ли хотела себя убивать. Прибывшие следователи постановили, что имел место обычный суицид, хотя погибшая никогда не страдала ни от стрессов, ни от депрессий. «Несчастная любовь», — проронил товарищ сержант.
Следующий случай имел место быть в первую среду сентября. Баба Саша, любительница покормить местных голубей и кошек, знавшая каждый метр Ленинохолмска и всем сердцем любившая родной город, пусть и такой неидеальный, в полночь решила сходить на кухню, которая была общей на каждом этаже общежития, чтобы наполнить фильтр. Обычно все пенсионерки, к которым относилась и баба Саша, ложились рано, однако этой бабушке почему-то не спалось. В пять минут первого в коридоре раздался дикий вопль, в котором с большим трудом я распознал старушечий крик, и что-то рухнуло со всей силы с потолка. Почти все граждане, обитавшие на тринадцатом этаже, со страхом и непониманием моментально высунулись из своих квартир. Люминесцентная лампа, до этого нормально закреплённая на потолке, оторвалась и упала бабе Саше прямо на голову. Возможно, пожилая женщина и смогла закрыться руками, однако из-за пролитой отфильтрованной воды она поскользнулась и, упав, ударилась затылком прямо о крепкий советский паркет. Говорили, смерть её наступила практически мгновенно.
Другая значительная трагедия произошла сразу через три недели. За дверью Љ 1318, где находилась «двушка», местные хулиганы и бывшие заключённые, которых заселили в М-2 нелегально, интенсивно праздновали чей-то день рождения. Разумеется, не обошлось без горячительных напитков. Дебоширы отвратительно шумели, однако внезапно ор усилился, произошёл какой-то ужасный шум, имелось чувство, что в 1318-ом все разом начали драться и швыряться в друг друга частями мебели и столовыми приборами. Ругались самым непристойным матом. Раздражённая комендантша спустилась со своего этажа и вызвала полицию. К приезду стражей правопорядка звуки в комнате пьяниц нежданно стихли. Комендантша довольно упёрла руки в бока, предвкушая, как крепкие ОМОНовцы будут выводить десяток хулиганов прочь из «общаги» и отвозить их в «обезьянник». Тем не менее улыбка быстро слезла с лица женщины, как только за могучими спинами полицейских она увидела тела с обширными гематомами и множественными колото-резаными ранами. В 1318-ом царил жуткий разгром, как будто внутри него пронеслось стадо буйволов, любители тяжёлого алкоголя неподвижно валялись в различных позах. Выжил только один из них. Лысый, с татуировкой на шее, он держал в обеих руках кухонный нож и, сидя на коленях, нервно смеялся, то смотря на вошедших в помещение людей, то истерически поглядывая на окровавленную сталь.
Шёл пятничный вечер, и, уставший, я возвращался обратно домой. Около железной ограды курили подозрительные типы, напоминавшие сидевших не один раз зэков. На мёртвой бетонной клумбе между ними стояли три одноразовых стаканчика и бутылка дешёвой водки. Ловя пренебрежительные взгляды, я побыстрее проскользнул мимо них и вошёл в тёплый вестибюль. Показал пропуск недоброжелательной вахтёрше, смотревшей очередные скандальные склоки на «Первом канале», и двинулся к лифтам. Всего их было шесть штук, однако два из них — и оба грузовые — сломались и пока не функционировали. Через пятнадцать секунд приехала маленькая пассажирская кабинка, грязная и полутёмная, и я устремился вверх, на «родной» тринадцатый этаж.
Тринадцатый этаж корпуса М-2 обладал в определённой степени дурной славой и имел некоторые странности. Тут всё время происходило что-то нехорошее. Так буквально, как только я въехал этим летом, в комнате Љ 1304 зарезалась молодая девушка. Как поговаривали соседи, Оксана приехала из своей умирающей деревни в Ленинохолмск в надежде устроиться кем-нибудь на завод и начать помогать больной матери. Девушка запомнилась как невзрачная, миниатюрная тихоня. Поселилась она, как и я, в однокомнатной квартире. Про таких говорили «сама себе на уме»: по её лицу нельзя было понять, радуется ли она или горюет, переживает или хранит полное спокойствие. Замкнутая молодая особа никого никогда не волновала. Семь дней подряд её никто не видел, и только на восьмой — её хватились. Отперев дверь оксаниного жилища, комендантша и самые любопытные зеваки в ужасе обнаружили нагое тело девушки, лежавшее в ванне, в мутно-бордовой воде. Вертикальные порезы на её руках выглядели так, будто наносились не обыкновенным кухонным ножом, а специальным военным мачете. На лице Оксаны застыла гримаса обречённости, смешанная с огромным удивлением. У комендантши сложилось ощущение, что, судя по выражению лица, Оксана вряд ли хотела себя убивать. Прибывшие следователи постановили, что имел место обычный суицид, хотя погибшая никогда не страдала ни от стрессов, ни от депрессий. «Несчастная любовь», — проронил товарищ сержант.
Следующий случай имел место быть в первую среду сентября. Баба Саша, любительница покормить местных голубей и кошек, знавшая каждый метр Ленинохолмска и всем сердцем любившая родной город, пусть и такой неидеальный, в полночь решила сходить на кухню, которая была общей на каждом этаже общежития, чтобы наполнить фильтр. Обычно все пенсионерки, к которым относилась и баба Саша, ложились рано, однако этой бабушке почему-то не спалось. В пять минут первого в коридоре раздался дикий вопль, в котором с большим трудом я распознал старушечий крик, и что-то рухнуло со всей силы с потолка. Почти все граждане, обитавшие на тринадцатом этаже, со страхом и непониманием моментально высунулись из своих квартир. Люминесцентная лампа, до этого нормально закреплённая на потолке, оторвалась и упала бабе Саше прямо на голову. Возможно, пожилая женщина и смогла закрыться руками, однако из-за пролитой отфильтрованной воды она поскользнулась и, упав, ударилась затылком прямо о крепкий советский паркет. Говорили, смерть её наступила практически мгновенно.
Другая значительная трагедия произошла сразу через три недели. За дверью Љ 1318, где находилась «двушка», местные хулиганы и бывшие заключённые, которых заселили в М-2 нелегально, интенсивно праздновали чей-то день рождения. Разумеется, не обошлось без горячительных напитков. Дебоширы отвратительно шумели, однако внезапно ор усилился, произошёл какой-то ужасный шум, имелось чувство, что в 1318-ом все разом начали драться и швыряться в друг друга частями мебели и столовыми приборами. Ругались самым непристойным матом. Раздражённая комендантша спустилась со своего этажа и вызвала полицию. К приезду стражей правопорядка звуки в комнате пьяниц нежданно стихли. Комендантша довольно упёрла руки в бока, предвкушая, как крепкие ОМОНовцы будут выводить десяток хулиганов прочь из «общаги» и отвозить их в «обезьянник». Тем не менее улыбка быстро слезла с лица женщины, как только за могучими спинами полицейских она увидела тела с обширными гематомами и множественными колото-резаными ранами. В 1318-ом царил жуткий разгром, как будто внутри него пронеслось стадо буйволов, любители тяжёлого алкоголя неподвижно валялись в различных позах. Выжил только один из них. Лысый, с татуировкой на шее, он держал в обеих руках кухонный нож и, сидя на коленях, нервно смеялся, то смотря на вошедших в помещение людей, то истерически поглядывая на окровавленную сталь.
Страница
2 из 6
2 из 6
