Облака

Он видел ее ровно секунду и, как ни странно, хорошо разглядел, хотя и не мог бы описать, что именно видел — какую-то хмарь, кипящее небесное варево, движущуюся… пустоту?

«Бог», — понял он внезапно. — «Это же бог! бог идет в облаках!»

Откуда взялось это «бог» и что оно значило, он тоже не смог бы сказать. Позднее ему откроют секрет, что облака есть мысли Бога, но к тому времени Дмитрий Горячев полностью позабудет о вечере шестнадцатого июня седьмого года своего бытия, когда он ничего не ведал ни о богах, ни о небесных тайнах. Увиденное не испугало, но потрясло его… если бы в зрелом возрасте ему удалось ему восстановить этот день в своей памяти, он, наверное, произнес бы только два слова: «чудовищным равнодушием».

Игра в прятки кончилась.

Он вышел из своего укрытия.

И в следующий миг его обдало изнуряющим жгучим неземным холодом, от которого кровь стыла в жилах, но каким-то чудом, не раздумывая и уже ничего не воображая, он ухитрился выдернуть стул из-под дверной ручки, отшвырнуть его в сторону — и вырваться за дверь, в спасительный сумрак большого зала, где стояли шкафы! стол со скатерью! кровать! множество мест, где можно было спрятаться и переждать…

Величайшее противостояние его жизни было выиграно.

Никто не заметил странной душевной перемены, произошедшей в Мите Горячеве. Он и сам о ней не подозревал и по-прежнему бестрашно выходил по ночам в темный коридор и не боялся вымышленных чудовищ из-под кровати.

Екатерина Валиевна, вернувшись из булочной, обнаружила внука в кладовке. Дмитрий спал на полу, под старой занавеской, и, пробужденный, не мог толком объяснить, что он здесь делает и во что играл. Весь вечер он был очень вялым и сонным, и жаловался, что у него болит голова. Даже в постель он отправился непривычно легко и проспал почти до десяти часов утра — когда встревоженная бабушка уже подумывала его растолкать. Но, проснувшись, Митя мигом ожил и вскоре умчался на улицу, играть. Поглядывая в окно, бабушка видела, как он снует по детской площадке, помогая случайным приятелям устраивать забег домашних хомячков. Сама Екатерина Валиевна зверей в доме не держала и не одобряла, но Митя, к счастью, ими, кажется, не интересовался и никогда не просил подарить ему щенка или котенка.

Он вообще был нешумным, домашним ребенком, который не причинял ни родителям, ни бабушке особых беспокойств. Не считая того, что он также тихо, как играл в своей комнате, был способен удрать на речку или в лес за ягодами. Но взрослые об этом, как правило, даже не узнавали — возвращался он не менее тихо. Единственный его серьезный недостаток — нежелание спать (не то, что днем — даже ночью) — тем летом как-то сгладился и постепенно исчез. Теперь Митя отправлялся в постель без капризов и не бегал до полуночи то попить, то в туалет, мешая спать самой бабушке. Иногда, правда, он вскакивал спросонок и неразборчиво вскрикивал, но никогда не плакал, испугавшись страшного сна. У него был секрет, неизвестный даже ему самому, — он ничуть не боялся ночных кошмаров.

Он вообще мало чего боялся, этот тихий, скрытный мальчик, — на самом деле только действительно страшных вещей.

… Через пару недель он увидит пеструю женщину, прячущуюся в тени раскидистого дерева. Женщина поманит его, в ее руке будет что-то ярко блестеть. В другое время он бы, возможно, подошел — посмотреть на игрушку. Но не теперь. Теперь он просто твердит:

— Извините… простите, — и пятится, пока женщина умильно глядит на него и, улыбаясь веселой волчицей, протягивает — на, возьми, мальчик, подарок… — к нему свою худую когтистую руку.

Он убегает.

С чувством ужасной вины, потому посмел отказать доброй женщине со звериными очами.

Но убегает — не оборачиваясь.

Нежить и чудь окружает его, поля расцветают иными цветами, знакомая улочка, если свернуть с нее вдруг, может вывести к глухому ручью, к обветшалому дому, а может — к печальному старому храму; а он все бежит, прикованный взглядом к пыльной грешной земле, твердя, что это лишь сон и игра (теней, воображения), а совсем не взаправду.

Но с каждым шагом, с каждым звонким щелчком сандалий о серый асфальт ему становится все легче и беспечальнее; он поднимает голову, раскидывает руки и мчится под горку; он возвращается в привычный полдень — с перестуком мячей и криками «штандер!», где пестрая женщина — просто цыганка, а они, как известно, воруют детей.

И данной версии событий Дмитрий Горячев держится до конца — что это не сон, это реальность, которая просто мерещится и притворяется чем-то иным: просто цыганка, просто громадная рыба или причудливый куст, просто случайные тени в подъезде… просто человек в белом плаще, похожий — вот чертова пошлость! — на ангела. Отведи на секунду глаза, перестань на него по-идиотски глазеть — и ангел, наверняка, исчезнет, растворится в толпе.