— Крестики с собой? — Олег пощупал цепочку на шее и остановился…
Добавить в моё избранное
19 мин, 13 сек 518
— Ты чё, Олежек? — Игорь сбился с шага.
— Чё! — опустив на землю «аську», рюкзак, Олег и сам нацелился сесть. — Абзац!
— Kрестики вспомнил! — Дину злило всё, что говорил и делал Олег. A кроме того, хотелось пить, хотелось отдышаться, комары заколебали, вспотевшее тело прело под плотной робой, в туалет, наконец, хотелось сильно.
Но хуже всего задёргал страх. Дина не заметила, когда он накрыл — буквально паранойя, когда начала оглядываться, будто звал кто, краем глаза ловить промельк за ветками.
— Хорош головой крутить. И сказал же, не оглядываться. — приказывать Олег начал ещё на «копе». Хотя говорил он, будто под нос бубнил, но Игорь с Диной слушались; Игорь с безразличием, Дина с раздражением. — Падаем здесь.
Сели в кружок, и Олег отстегнул с ремня фляжку, изящную игрушечку в деревянном чехле; стаканчик отвинчивался; брезентовые ремешки стягивала пряжка, надраенная до блеска.
— «Трупняк»? А чё не загнал?
Дине никто не отвечал, но она упорно цеплялась к каждой вещице, которую Олег показывал или использовал. «Увешан, как ёлка, трофеями с мертвых. Или я чистоплюйка?»
— А ну, дай-ка! Африканская? — Игорь потянулся к фляжке, но Олег отвёл руку.
В перестрелке между Диной и Олегом, Игорь отмалчивался, как индийская гробница. Огонь вела преимущественно Дина, а Олег игнорировал или грубил. Олег сунул обоим пластиковые стаканчики, разлил содержимое фляжки, и уже пустую — бросил Игорю.
— Хорош трепаться. Пьём быстро. Ждём, пока возьмёт. А как соображалка откажет, двинем. Кажись, мы влипли.
— Смешно. Заблудились мы от ума, а выберутся, значит, только умалишённые! — Дина понюхала стаканчик: спирт. Выпила, задохнулась, поморщилась. Со вкусом окислившегося алюминия. — С выдержкой. Привет от фюрера?
— Мы в мёртвой зоне. — по Олегу не скажешь, пугал он или сам испугался. — Если выберемся, только на голой чуйке.
— Что он лопочет, Игорёк?
— Случаются здесь… — Игорь скомкал стаканчик. — Аномалии. Боищи шли, кровушка лилась, народу полегло. «Лежаки» — где не капни. И призраки ходят. И челы пропадают.
Они из дома выехали затемно, долго катили по шоссе, потом по грейдеру, пока он не сменился грунтовкой с ямами, пару раз вязли в глубоченных лужах; наконец, машина по крышу утонула в бурьяне. Машину оставили на краю дикого поля, у кромки леса. Про дикое поле сказали: «урочище». Исчезнувшая деревня: не то немцы сожгли дотла, не то фронт сравнял с землёй. Восходящее солнце подрумянило зелёные шарики на паре одичавших яблонь — всё, что от деревни осталось.
Топали до места километров десять: лесом, болотом, потом лезли напролом. Копали не больше четырёх часов. Ночевать в лесу не решились, чуть отдохнули и двинулись. Сквозь бурелом ломились часа два, а к болоту, до которого от «прикопа» — рукой подать, так и не вышли. Болото это или заросший пруд — хоть живопись пиши: голенастый камыш, зелёнaя мякоть ряски, квакушки, и куда ни глянь — дремучесть, хотьсоли в кадках прозапас. Игорь обещал нарвать Дине кувшинок, славненьких жёлтых кубышек, уцелевших до конца бабьего лета.
Дина давно просилась с Игорем на «коп». Они дружили в одной весёлой компании аспирантов. Пары в компании легко плюсовались и разбивались — многое зависело от точки зрения на предмет дежурного диспута. Теснота дружбы усугублялась тем, что все были «нижегородскими» — так в компании звали иногородних. И жили в одном общежитии.
Игорь оказался из Смоленска, к Дине клеился всерьёз, Дина не возражала, если и надолго. Со Смоленском у волжанки Дины вяло тянуласьэнигматичная связь. Во-первых, здесь родился её отец, которого она в глаза не видела. Во-вторых, в боях под Смоленском без вести пропал её дед. В-третьих, мама, «разборчивая невеста», соблазнилась — как, почему, никогда не рассказывала — смольчанином Лёшкой Удальцовым, «бабником», которого сама бросила через год их «непутёвого» брака, не успев даже увидеться со смоленской роднёй мужа.
Однако семья у мамы больше не заладилась. Выходила замуж, разводилась, сходилась. А дочь так и выросла безотцовщиной. И мама росла безотцовщиной. И две её сестры, Динины тёти. И прадед Динин, бабушкин отец, тоже не вернулся с войны.
Про сгинувшего деда, маминого отца, в роду ходили легенды. По-царски великодушен, добр, везуч, красив был дед, любили его, уважали. Потомственный бондарь — артист, виртуоз, на спор изготавливал сундучки, ларчики, бочонки размером с напёрсток. Игрушки для доченек мастерил сказочные. Семья жила богато и весело. А тут и война. Хоть деду и дали бронь от призыва, он отказался. В сентябре 1941-го ушёл на фронт. А ровно через год, в сентябре 1942-го, пропал без вести. Под Смоленском. Воевал дед пулемётчиком, и перед тем как сгинуть, успел и «свинец поймать» и «медаль на грудь». «Медаль отважную», «за личное мужество и храбрость».
Жизнь семьи пропавшего без вести обернулась горьким опытом.
— Чё! — опустив на землю «аську», рюкзак, Олег и сам нацелился сесть. — Абзац!
— Kрестики вспомнил! — Дину злило всё, что говорил и делал Олег. A кроме того, хотелось пить, хотелось отдышаться, комары заколебали, вспотевшее тело прело под плотной робой, в туалет, наконец, хотелось сильно.
Но хуже всего задёргал страх. Дина не заметила, когда он накрыл — буквально паранойя, когда начала оглядываться, будто звал кто, краем глаза ловить промельк за ветками.
— Хорош головой крутить. И сказал же, не оглядываться. — приказывать Олег начал ещё на «копе». Хотя говорил он, будто под нос бубнил, но Игорь с Диной слушались; Игорь с безразличием, Дина с раздражением. — Падаем здесь.
Сели в кружок, и Олег отстегнул с ремня фляжку, изящную игрушечку в деревянном чехле; стаканчик отвинчивался; брезентовые ремешки стягивала пряжка, надраенная до блеска.
— «Трупняк»? А чё не загнал?
Дине никто не отвечал, но она упорно цеплялась к каждой вещице, которую Олег показывал или использовал. «Увешан, как ёлка, трофеями с мертвых. Или я чистоплюйка?»
— А ну, дай-ка! Африканская? — Игорь потянулся к фляжке, но Олег отвёл руку.
В перестрелке между Диной и Олегом, Игорь отмалчивался, как индийская гробница. Огонь вела преимущественно Дина, а Олег игнорировал или грубил. Олег сунул обоим пластиковые стаканчики, разлил содержимое фляжки, и уже пустую — бросил Игорю.
— Хорош трепаться. Пьём быстро. Ждём, пока возьмёт. А как соображалка откажет, двинем. Кажись, мы влипли.
— Смешно. Заблудились мы от ума, а выберутся, значит, только умалишённые! — Дина понюхала стаканчик: спирт. Выпила, задохнулась, поморщилась. Со вкусом окислившегося алюминия. — С выдержкой. Привет от фюрера?
— Мы в мёртвой зоне. — по Олегу не скажешь, пугал он или сам испугался. — Если выберемся, только на голой чуйке.
— Что он лопочет, Игорёк?
— Случаются здесь… — Игорь скомкал стаканчик. — Аномалии. Боищи шли, кровушка лилась, народу полегло. «Лежаки» — где не капни. И призраки ходят. И челы пропадают.
Они из дома выехали затемно, долго катили по шоссе, потом по грейдеру, пока он не сменился грунтовкой с ямами, пару раз вязли в глубоченных лужах; наконец, машина по крышу утонула в бурьяне. Машину оставили на краю дикого поля, у кромки леса. Про дикое поле сказали: «урочище». Исчезнувшая деревня: не то немцы сожгли дотла, не то фронт сравнял с землёй. Восходящее солнце подрумянило зелёные шарики на паре одичавших яблонь — всё, что от деревни осталось.
Топали до места километров десять: лесом, болотом, потом лезли напролом. Копали не больше четырёх часов. Ночевать в лесу не решились, чуть отдохнули и двинулись. Сквозь бурелом ломились часа два, а к болоту, до которого от «прикопа» — рукой подать, так и не вышли. Болото это или заросший пруд — хоть живопись пиши: голенастый камыш, зелёнaя мякоть ряски, квакушки, и куда ни глянь — дремучесть, хотьсоли в кадках прозапас. Игорь обещал нарвать Дине кувшинок, славненьких жёлтых кубышек, уцелевших до конца бабьего лета.
Дина давно просилась с Игорем на «коп». Они дружили в одной весёлой компании аспирантов. Пары в компании легко плюсовались и разбивались — многое зависело от точки зрения на предмет дежурного диспута. Теснота дружбы усугублялась тем, что все были «нижегородскими» — так в компании звали иногородних. И жили в одном общежитии.
Игорь оказался из Смоленска, к Дине клеился всерьёз, Дина не возражала, если и надолго. Со Смоленском у волжанки Дины вяло тянуласьэнигматичная связь. Во-первых, здесь родился её отец, которого она в глаза не видела. Во-вторых, в боях под Смоленском без вести пропал её дед. В-третьих, мама, «разборчивая невеста», соблазнилась — как, почему, никогда не рассказывала — смольчанином Лёшкой Удальцовым, «бабником», которого сама бросила через год их «непутёвого» брака, не успев даже увидеться со смоленской роднёй мужа.
Однако семья у мамы больше не заладилась. Выходила замуж, разводилась, сходилась. А дочь так и выросла безотцовщиной. И мама росла безотцовщиной. И две её сестры, Динины тёти. И прадед Динин, бабушкин отец, тоже не вернулся с войны.
Про сгинувшего деда, маминого отца, в роду ходили легенды. По-царски великодушен, добр, везуч, красив был дед, любили его, уважали. Потомственный бондарь — артист, виртуоз, на спор изготавливал сундучки, ларчики, бочонки размером с напёрсток. Игрушки для доченек мастерил сказочные. Семья жила богато и весело. А тут и война. Хоть деду и дали бронь от призыва, он отказался. В сентябре 1941-го ушёл на фронт. А ровно через год, в сентябре 1942-го, пропал без вести. Под Смоленском. Воевал дед пулемётчиком, и перед тем как сгинуть, успел и «свинец поймать» и «медаль на грудь». «Медаль отважную», «за личное мужество и храбрость».
Жизнь семьи пропавшего без вести обернулась горьким опытом.
