— Итак, у вас есть опыт работы в баклабораториях? — Два года. — А с особо опасными возбудителями не работали? — Пока нет.
Добавить в моё избранное
19 мин, 18 сек 9727
Директор НИИ внимательно смотрел на молодого врача, сидевшего напротив. Иван подумал, что у всех профессоров (а директор НИИ, без сомнения, имеет профессорское звание) есть неистребимая привычка испытывать молодых специалистов, как будто перед ним не специалист, устраивающийся на работу, а зеленый студент-первокурсник на экзамене.
— Красный диплом, ага. Неплохая заявка… Характеристика с предыдущего места работы… Ну, в целом, вы подходите… Но поучиться на рабочем месте придется, это вам не простая работа. Знаете, с чем мы работаем? Чума, холера, туляремия…
— Знаю.
Иван знал по опыту, что в общении с профессорами лучше не говорить лишних слов. Не дай бог похвастаешься… Шесть лет учебы в университете, учеба в интернатуре и положение молодого специалиста отучили его умничать и спорить. Только слушать и кивать, говорить только тогда, когда спросят.
Разговор с директором института длился недолго. Им требовался бактериолог, зарплата была вовсе не великая, и очереди из желающих работать с особо опасными микробами не было. Он был уверен, что его возьмут.
Профессор торжественно написал на заявлении «Не возражаю» и расписался.
— Поздравляю, вы приняты. Пойдемте, покажу вам вашу лабораторию. Заодно еще кое-что увидите.
Они прошли по территории института, огороженной высоченным забором с колючей проволокой. Режимный объект, НИИ особо опасных инфекций. Старые, довоенные корпуса. Зная город, Иван догадывался, что до войны этот институт был на окраине города, но город потом разросся и поглотил его. «Не хотелось бы мне жить рядом с таким учреждением» — подумал он, шагая за профессором к отдельно расположенному корпусу его лаборатории.
— Придется многому учиться, молодой человек, — произнес директор. — Коллектив у нас опытный, всему научат. Но главное в нашей работе — это не только и не столько знания, сколько… Прилежание и аккуратность. У нас плохие и неаккуратные сотрудники…
— Заражаются и умирают, — не без ехидства заметил Иван. Они уже подошли к дверям лаборатории.
Вместо ответа профессор взял его за рукав и повел в сторону. Завел его в небольшой скверик, разбитый между корпусами.
Взору Ивана предстал небольшой мраморный обелиск, явно давно установленный. На нем был овал с портретом женщины средних лет, и, как обычно на памятниках, полное имя и годы жизни. Дата смерти — 1939 год.
Обелиск был не очень больших размеров, и Ивану он напомнил те небольшие памятники, что ставят на обочинах дорог в память о погибших в дорожных авариях. Впрочем, не требовалось большого ума, чтобы понять, что это — памятник сотруднице института.
— Эта сотрудница всего лишь уронила и разбила пробирку с чумными иерсиниями, — сказал профессор. — Нарушила инструкцию и не сообщила об этом.
— Понятно, и умерла… Это памятный знак в честь нее?
— Да нет, это ее могила.
Иван не отличался особой впечатлительностью, в 26 лет о смерти вообще не думают. Бывая на кладбище, он особо не пугался. Но отчего-то могила вне кладбища…
— Разбила пробирку, испугалась увольнения и умолчала, — пояснил директор. — Ушла домой. Дома почувствовала себя плохо, сообщила в институт. По тревоге подняли даже гарнизон, дом дезинфицировали; ее дети ушли в школу, школу тоже дезинфицировали. Ужас поднялся, сам понимаешь, 30-е годы. Город тогда не такой большой был. Чуму бы выпустили, много народу погибнуть могло, да и головы бы полетели, сам слышал, что еще до этого директора института ни за что расстреляли, по липовому обвинению. Ну, все же обошлось, сумели предотвратить эпидемию. А сотрудницу привезли в институт, а легочную форму чумы тогда не лечили, антибиотиков не было, ее и сейчас не лечат. Через несколько дней она скончалась, ее тело сожгли и даже вывозить побоялись, прямо здесь и похоронили.
Молодой врач цинично усмехнулся.
— Скорее всего, не было особой противоэпидемической необходимости хоронить ее здесь, — язвительно произнес он, — ее здесь похоронили в назидание коллегам. Мол, будете плохо работать, так же кончите.
Профессор хмыкнул, но ничего не ответил. Он-то тоже повидал молодых людей. Молодежный максимализм. Думают, что вечно жить будут.
… Усидчивый и старательный Иван быстро вошел в коллектив лаборатории. Ему ничего не нужно было долго объяснять. Учеба в мединституте дисциплинирует людей, олухи и охламоны отсеиваются быстро. Он помнил, как на втором курсе профессор микробиологии показал студентам чашку Петри с культурой чумы. Преподаватель прошел по рядам, продемонстрировав каждому студенту стеклянную чашку, заклеенную с краю изолентой, никому не дав ее в руки. На агаре отчетливо был виден «кружевной платок», колония страшных микробов. Студенты были молоды, но понимали: эта чашка пострашнее иной бомбы. Потому, что бомба убьет только тех людей, что окажутся в зоне ее осколков, а эта штука может заразить людей, которые передадут инфекцию другим людям, а те третьим и далее, вплоть до гибели тысяч, если ничего не предпринять.
— Красный диплом, ага. Неплохая заявка… Характеристика с предыдущего места работы… Ну, в целом, вы подходите… Но поучиться на рабочем месте придется, это вам не простая работа. Знаете, с чем мы работаем? Чума, холера, туляремия…
— Знаю.
Иван знал по опыту, что в общении с профессорами лучше не говорить лишних слов. Не дай бог похвастаешься… Шесть лет учебы в университете, учеба в интернатуре и положение молодого специалиста отучили его умничать и спорить. Только слушать и кивать, говорить только тогда, когда спросят.
Разговор с директором института длился недолго. Им требовался бактериолог, зарплата была вовсе не великая, и очереди из желающих работать с особо опасными микробами не было. Он был уверен, что его возьмут.
Профессор торжественно написал на заявлении «Не возражаю» и расписался.
— Поздравляю, вы приняты. Пойдемте, покажу вам вашу лабораторию. Заодно еще кое-что увидите.
Они прошли по территории института, огороженной высоченным забором с колючей проволокой. Режимный объект, НИИ особо опасных инфекций. Старые, довоенные корпуса. Зная город, Иван догадывался, что до войны этот институт был на окраине города, но город потом разросся и поглотил его. «Не хотелось бы мне жить рядом с таким учреждением» — подумал он, шагая за профессором к отдельно расположенному корпусу его лаборатории.
— Придется многому учиться, молодой человек, — произнес директор. — Коллектив у нас опытный, всему научат. Но главное в нашей работе — это не только и не столько знания, сколько… Прилежание и аккуратность. У нас плохие и неаккуратные сотрудники…
— Заражаются и умирают, — не без ехидства заметил Иван. Они уже подошли к дверям лаборатории.
Вместо ответа профессор взял его за рукав и повел в сторону. Завел его в небольшой скверик, разбитый между корпусами.
Взору Ивана предстал небольшой мраморный обелиск, явно давно установленный. На нем был овал с портретом женщины средних лет, и, как обычно на памятниках, полное имя и годы жизни. Дата смерти — 1939 год.
Обелиск был не очень больших размеров, и Ивану он напомнил те небольшие памятники, что ставят на обочинах дорог в память о погибших в дорожных авариях. Впрочем, не требовалось большого ума, чтобы понять, что это — памятник сотруднице института.
— Эта сотрудница всего лишь уронила и разбила пробирку с чумными иерсиниями, — сказал профессор. — Нарушила инструкцию и не сообщила об этом.
— Понятно, и умерла… Это памятный знак в честь нее?
— Да нет, это ее могила.
Иван не отличался особой впечатлительностью, в 26 лет о смерти вообще не думают. Бывая на кладбище, он особо не пугался. Но отчего-то могила вне кладбища…
— Разбила пробирку, испугалась увольнения и умолчала, — пояснил директор. — Ушла домой. Дома почувствовала себя плохо, сообщила в институт. По тревоге подняли даже гарнизон, дом дезинфицировали; ее дети ушли в школу, школу тоже дезинфицировали. Ужас поднялся, сам понимаешь, 30-е годы. Город тогда не такой большой был. Чуму бы выпустили, много народу погибнуть могло, да и головы бы полетели, сам слышал, что еще до этого директора института ни за что расстреляли, по липовому обвинению. Ну, все же обошлось, сумели предотвратить эпидемию. А сотрудницу привезли в институт, а легочную форму чумы тогда не лечили, антибиотиков не было, ее и сейчас не лечат. Через несколько дней она скончалась, ее тело сожгли и даже вывозить побоялись, прямо здесь и похоронили.
Молодой врач цинично усмехнулся.
— Скорее всего, не было особой противоэпидемической необходимости хоронить ее здесь, — язвительно произнес он, — ее здесь похоронили в назидание коллегам. Мол, будете плохо работать, так же кончите.
Профессор хмыкнул, но ничего не ответил. Он-то тоже повидал молодых людей. Молодежный максимализм. Думают, что вечно жить будут.
… Усидчивый и старательный Иван быстро вошел в коллектив лаборатории. Ему ничего не нужно было долго объяснять. Учеба в мединституте дисциплинирует людей, олухи и охламоны отсеиваются быстро. Он помнил, как на втором курсе профессор микробиологии показал студентам чашку Петри с культурой чумы. Преподаватель прошел по рядам, продемонстрировав каждому студенту стеклянную чашку, заклеенную с краю изолентой, никому не дав ее в руки. На агаре отчетливо был виден «кружевной платок», колония страшных микробов. Студенты были молоды, но понимали: эта чашка пострашнее иной бомбы. Потому, что бомба убьет только тех людей, что окажутся в зоне ее осколков, а эта штука может заразить людей, которые передадут инфекцию другим людям, а те третьим и далее, вплоть до гибели тысяч, если ничего не предпринять.
