В село пришли на рассвете — внезапно, нежданно. Хотя война шла уже несколько лет, но деревня, лежащая в стороне от городов и торговых путей, до сегодняшнего дня не видела захватчиков. Появление сильного вражеского войска застало селян врасплох — они не успели ни уйти в лес, ни укрепиться…
Добавить в моё избранное
18 мин, 10 сек 3188
Но и за столь невзрачную деревеньку враг заплатил высокую цену. Улочки буквально загромождали тела убитых, захватчиков и защитников — всех объединил вечный сон. Мертвецы в кафтанах московских стрельцов, еще сжимавшие в окоченевших руках бердыш или пищаль, лежали вперемешку с трупами селян, вышедших против захватчиков с кольями и вилами. Но самый упорный бой дали не они — меж светловолосых литвинов в простой крестьянской одежде, виднелись мертвецы в холщовых кафтанах, покрытых причудливым орнаментом. Некоторые и мертвыми держали луки — и стрелы в телах московитов показывали, что союзники литвинов недешево продавали свою жизнь. На жителей села они походили еще меньше, чем московиты — смуглые, худощавые, с резкими скулами и узкими глазами. Головы их были выбриты, лишь у самых молодых на макушке виднелась завязанная в узел черная коса.
Такие же люди — смуглые и раскосые, — стояли сейчас на окраине деревни, угрюмо поглядывая на окруживших их московских стрельцов, направивших на них пищали. Особое внимание московиты уделяли двоим пленникам — немолодому человеку в черном одеянии и высокой войлочной шапке и красивой рыжеволосой девушке, презрительно посматривавшей на московитов узкими зелеными глазами.
Но вот стрельцы расступились и вперед выехал всадник на сером жеребце. Высокий мужчина с черной бородой и облаченный в черный балахон или рясу, под которой угадывалась кольчуга. Из-за плеча чернобородого выглядывал ствол притороченной к спине пищали, с пояса свисала татарская сабля с позолоченной рукоятью. К седлу всадника крепилась длинная метла, на которую была насажена собачья голова, также как и у въехавших следом воинов в черных одеяниях. Даже стрельцы, обступившие пленников, смотрели на них с опаской.
— Ну что босота черемисская, песье племя, вышел ваш срок?— насмешливо произнес чернобородый, — сколько не бегай, государь наш везде найдет.
Он презрительно глянул на угрюмых пленников, задержавшись на рыжеволосой девушке.
— Тулпеледыш, — сальный взгляд скользнул по угадывающемуся под одеждой цветущему телу, — вот уж где свидеться пришлось. Государь с дочерью самого князя Янчура завсегда будет рад свидеться. Жаль, что не девкой возьмет — у вас же поганцев, дочери с малых лет к блуду приучены. Ну да ничего, царь и до баб люб. Сколько не бегала, а от царского ложа не сбежала, б… ь черемисская, — он похотливо рассмеялся и его смех подхватили остальные опричники.
— Ну, а ты Эпанай, — обратился всадник к человеку в черном балахоне, — все не угомонишься, ворогун поганский? Сколько лет в черемисской земле воду мутил, народ против царя-батюшки бунтовать подбивал — не забыл, поди? Теперь у польского круля решил козни строить? Против кого прешь, дурачина?
— Против царя вашего кровопийцы и своры его опричной, — усмехнулся человек через разбитые в кровь губы, — коль уж не родной земле не получилось отпор дать, так хоть здесь глядишь получится.
— Да кому вы тут нужны, дрань бритая? Кто тут вам друг?
— Друг тот, кого псы твои нынче костьми по лесу раскидали, волкам да воронью на поживу. Все, кто под Ивана-безумца не прогнулся, все кто царю вашему враги, наши друзья.
— Друзья, — заржал опричник, — скоро и тут без них останетесь. У Литвы вздумали пересидеть, чухна лесная? Скоро и ее не будет. Наши эти земли от самого Владимира Мономаха, исконные. Полоцк мы взяли, а там и все остальное возьмем-и Киев и Вильно и саму Варшаву, если надо буде. Мы сейчас сила!
— Ничего, Иван Грязной, выйдет и тебе срок, — Эпанай рассмеялся, выплевывая сгустки крови, — и царю твоему. Йын долго терпит, да больно бьет, время придет — всех вас приберет.
Прозвучало это столь зловеще, что опричник замялся, глядя на нахмурившиеся лица его воинов. Слишком дурная была слава у черемисских жрецов-картов, чтобы опричника могло обрадовать то, что Эпанай знал его имя. Наполовину мариец, наполовину удмурт, (как и Тулпеледыш чьей матерью была дочь старейшины удмуртов, взятая в жены князем Янчуром), Эпанай служил общему богу этих народов — Керемету, хозяину смерти, тьмы и нечистых духов.
— Ты меня своими бесами не стращай, — храбрясь, сказал опричник, — на Господа мы только уповаем, он нам защита от силы диавольской. Думаешь, мы в этот поход двинулись за товаром заморским да за новыми холопами? Их и у нас хватает. Царю нашему, Иоанну Грозному, самим Христом предназначено весь мир объединить, ибо Москва Третий Рим, светоч веры христианской. Наш царь Акафист самому Архангелу Михаилу написал — он воитель небесный, а царь его подобие тут на земле, искореняет нечисть и скверну. В Полоцке вон всех жидов в Двину побросал. И не потому что царь злочинец, как погань вроде вас думает — молится и кается он после каждой казни. Но коль уж взялся со злом бороться — так и не отступай с пути, который сам бог кажет. Так и с тобой поступят — не должно быть поганства под русским небом!
Он кивнул опричникам и те, сноровисто оттащили от остальных девушку и жреца.
Такие же люди — смуглые и раскосые, — стояли сейчас на окраине деревни, угрюмо поглядывая на окруживших их московских стрельцов, направивших на них пищали. Особое внимание московиты уделяли двоим пленникам — немолодому человеку в черном одеянии и высокой войлочной шапке и красивой рыжеволосой девушке, презрительно посматривавшей на московитов узкими зелеными глазами.
Но вот стрельцы расступились и вперед выехал всадник на сером жеребце. Высокий мужчина с черной бородой и облаченный в черный балахон или рясу, под которой угадывалась кольчуга. Из-за плеча чернобородого выглядывал ствол притороченной к спине пищали, с пояса свисала татарская сабля с позолоченной рукоятью. К седлу всадника крепилась длинная метла, на которую была насажена собачья голова, также как и у въехавших следом воинов в черных одеяниях. Даже стрельцы, обступившие пленников, смотрели на них с опаской.
— Ну что босота черемисская, песье племя, вышел ваш срок?— насмешливо произнес чернобородый, — сколько не бегай, государь наш везде найдет.
Он презрительно глянул на угрюмых пленников, задержавшись на рыжеволосой девушке.
— Тулпеледыш, — сальный взгляд скользнул по угадывающемуся под одеждой цветущему телу, — вот уж где свидеться пришлось. Государь с дочерью самого князя Янчура завсегда будет рад свидеться. Жаль, что не девкой возьмет — у вас же поганцев, дочери с малых лет к блуду приучены. Ну да ничего, царь и до баб люб. Сколько не бегала, а от царского ложа не сбежала, б… ь черемисская, — он похотливо рассмеялся и его смех подхватили остальные опричники.
— Ну, а ты Эпанай, — обратился всадник к человеку в черном балахоне, — все не угомонишься, ворогун поганский? Сколько лет в черемисской земле воду мутил, народ против царя-батюшки бунтовать подбивал — не забыл, поди? Теперь у польского круля решил козни строить? Против кого прешь, дурачина?
— Против царя вашего кровопийцы и своры его опричной, — усмехнулся человек через разбитые в кровь губы, — коль уж не родной земле не получилось отпор дать, так хоть здесь глядишь получится.
— Да кому вы тут нужны, дрань бритая? Кто тут вам друг?
— Друг тот, кого псы твои нынче костьми по лесу раскидали, волкам да воронью на поживу. Все, кто под Ивана-безумца не прогнулся, все кто царю вашему враги, наши друзья.
— Друзья, — заржал опричник, — скоро и тут без них останетесь. У Литвы вздумали пересидеть, чухна лесная? Скоро и ее не будет. Наши эти земли от самого Владимира Мономаха, исконные. Полоцк мы взяли, а там и все остальное возьмем-и Киев и Вильно и саму Варшаву, если надо буде. Мы сейчас сила!
— Ничего, Иван Грязной, выйдет и тебе срок, — Эпанай рассмеялся, выплевывая сгустки крови, — и царю твоему. Йын долго терпит, да больно бьет, время придет — всех вас приберет.
Прозвучало это столь зловеще, что опричник замялся, глядя на нахмурившиеся лица его воинов. Слишком дурная была слава у черемисских жрецов-картов, чтобы опричника могло обрадовать то, что Эпанай знал его имя. Наполовину мариец, наполовину удмурт, (как и Тулпеледыш чьей матерью была дочь старейшины удмуртов, взятая в жены князем Янчуром), Эпанай служил общему богу этих народов — Керемету, хозяину смерти, тьмы и нечистых духов.
— Ты меня своими бесами не стращай, — храбрясь, сказал опричник, — на Господа мы только уповаем, он нам защита от силы диавольской. Думаешь, мы в этот поход двинулись за товаром заморским да за новыми холопами? Их и у нас хватает. Царю нашему, Иоанну Грозному, самим Христом предназначено весь мир объединить, ибо Москва Третий Рим, светоч веры христианской. Наш царь Акафист самому Архангелу Михаилу написал — он воитель небесный, а царь его подобие тут на земле, искореняет нечисть и скверну. В Полоцке вон всех жидов в Двину побросал. И не потому что царь злочинец, как погань вроде вас думает — молится и кается он после каждой казни. Но коль уж взялся со злом бороться — так и не отступай с пути, который сам бог кажет. Так и с тобой поступят — не должно быть поганства под русским небом!
Он кивнул опричникам и те, сноровисто оттащили от остальных девушку и жреца.
