Носорог

Странно, но мне показалось, что эти темные силуэты деревьев, их неподвижные листья и скрывающийся в глубине мрак излучает какую-то смутную, непроявленную еще до конца враждебность… В этот благостный, умиротворенный вечер возникшее у меня ощущение казалось особенно странным и необъяснимым. Я стоял на дороге, всматриваясь в сумрак старого сада — но не видел там ничего, кроме чернеющих стволов и высокой сероватой травы между ними. Просто заброшенный, совсем одичавший вишневый сад, или уже и не сад вовсе — а лес… Я улыбнулся собственной мнительности и, постояв еще немного, повернулся и пошел домой. Наступила ночь и мириады звезд зажглись на черном бархате небесного свода. Их света вполне хватало, чтобы я мог различать белеющую ленту дороги, плавно изгибавшуюся в обрамлении темной высокой травы. Похолодало, я ускорил шаг и вскоре оказался у крыльца дома радушной Егорьевны. Я остановился, чтобы сделать еще несколько глотков этого дурманящего свежестью воздуха. Закрыв глаза, я ощутил блаженную пустоту и покой внутри себя. Я чувствовал, видел каким-то необъяснимым внутренним зрением это бесконечно далекое небо, я сливался с ним, растворялся в нем, терял свое обличие, свои мысли, свои ощущения — и это было состоянием блаженства. Внезапно какой-то посторонний звук нарушил чудесную гармонию, заставил меня вернуться в эфемерный подлунный мир. Я прислушался и, спустя несколько мгновений, до моего слуха долетел человеческий крик… Далекий и едва слышный, он заставил меня встрепенуться, ощутить неприятный холодок, поползший по спине — столько было отчаянья и ужаса в этом едва различимом звуке. Я стоял, напряженно вслушиваясь в тишину. Я слышал шелест травы, далекие крики ночных птиц — и ничего больше. Простояв так достаточно долго, я начал мерзнуть — и решил наконец, что прошедший день был слишком насыщен впечатлениями, оттого и мерещится черт знает что… Я прошел в свою комнату, не зажигая свет разделся и лег спать. Старый дом был наполнен десятками звуков, он жил своей странной, загадочной жизнью — потрескивали и скрипели половицы, шуршали мыши в подполе, но я слишком устал и не обращал внимания на эту окружавшую меня странную жизнь. Сознание мое было поглощено черной бездной — и я провалился в глубокий сон, лишенный всяких снов.

Утро безжалостно ворвалось в комнату ярким солнечным лучом, пробившим себе дорогу сквозь пыльную пелену оконного стекла. Я проснулся и, лениво открыв глаза, посмотрел на часы. Десять часов здесь — это разгар дня. Егорьевна давно уже хлопотала по хозяйству — я слышал ее возню за стеной. Ну что же, пора просыпаться… Я быстро встал, оделся и с полотенцем через плечо направился к рукомойнику.

«Ну, как спалось?» — спросила Егорьевна, кормившая у крыльца цыплят. «Прекрасно! Давно так не спал»…. «Ну вот и хорошо… А у нас тут такое приключилось… Парамоновский бык ночью сорвался с привязи — и агронома нашего, Сеньку, до смерти покалечил»… Я вздрогнул, вспомнив про слышанный ночью крик…

«Ну вот… я приехал и привез вам несчастье»… — вырвалось у меня.

«Э, милай, и в голову не бери! Несчастья они сами приходят — их и привозить не нужно… А Сенька этот такой был шебутной, с выкрутасами… как блаженный» — произнесла Егорьевна, насыпая овес в кормушку для кур.

Я умылся ледяной колодезной водой, причесался перед потемневшим осколком зеркала, и за неимением иных развлечений отправился осматривать место ночного происшествия.

И вновь путь мой лежал мимо вишневого сада. Но сейчас, при ярком свете дня, он не казался мне зловещим и враждебным. Лучи солнца пробивались сквозь кроны давно состарившихся деревьев, причудливой мозаикой рассыпались на поваленных стволах и высокой травяной поросли. Где-то там, в глубине, темнели заросли крапивы, скрывавшие фундамент усадьбы. Я с грустной улыбкой вспомнил наши отчаянные детские поиски… Обжигая крапивой лицо и руки, рылись мы на старом пепелище, мечтая найти волшебный клад, но находили только куски оплавившегося стекла, да ржавые гвозди. Впрочем, один раз судьба улыбнулась мне и среди кирпичной крошки, пронизанной корнями крапивы, я нашел странную статуэтку. Вырезанная из прочного черного камня, она была совсем небольших размеров — я мог зажать ее целиком в своем детском кулаке. Изображала она какого-то бога, или мудреца. Во всей его позе чувствовалась спокойная уверенность. Он сидел, поджав под себя ноги, положив руки на колени и устремив взгляд в бесконечность. Я взял статуэтку в город, везде носил ее с собой, постоянно рассматривая. Я сочинял истории про этого странного персонажа, видя в нем то всемогущего завоевателя, осуществившего все свои вожделенные планы и теперь спокойно созерцающего плоды великих побед, иногда я видел в нем Бога, проникающего взглядом в глубины созданного им мира. Теперь же мне все чаще кажется, что это был мудрец, взирающий на мир и видящий лишь пустоту.

Я потерял эту статуэтку. Обстоятельства этого не так важны. Я был молод и жизнь казалась мне вечным праздником, на котором меня просто забыли пригласить к столу.