Боязнь темноты

Нет, прав, тысячу раз прав тот, кто учил её жизни все эти годы! Кто из темноты нашёптывал правильные решения, указывал путь, и кого она, нисколько не боялась, в отличие от брата. А Виктор… Что ж… Пускай разговаривает со своим сиятельным другом. Это разговор в один конец — ведь тот никогда не отвечает!

Отец теперь целыми днями пропадал на работе, а если и доводилось бывать дома — скрывался в своём кабинете, просматривая бесконечные бумаги. Мама худела и темнела лицом, но старательно скрывала печаль. Она думала, что Отец обвиняет и её тоже — ведь сын не оправдал его ожиданий! Луиза видела, что эти мысли потихоньку убивают Маму — научилась видеть такие вещи. Девушка стала исключительно милой, перестала шляться с друзьями по ночным клубам, курила только ночью, широко открыв окно и почти вылезая на крышу, помогала прислуге готовить обеды и убирать дом — идеальная дочь, надежда и опора.

Виктор дома не появлялся. Продолжал учиться с упорством фанатика и много времени проводил в церкви. Иногда днем, когда отца не было дома, звонил матери, и тогда лицо её светлело и печалилось одновременно. Несмотря на обманутые надежды, она любила сына и гордилась им. Любила даже сильнее, чем раньше, тем более что вдруг стала замечать в дочери, почти всё время проводящей у неё на глазах, что-то фальшивое — чуждое и даже пугающее.

А Луиза выжидала. Она оканчивала последний курс университета, когда момент настал. Папа пришёл домой раньше и был веселее, чем обычно — его компания подмяла одного из крупных конкурентов и собиралась увеличиться как раз на его размер. Луиза внесла красиво сервированный ужин, поставила на край отцовского стола. Тот говорил по телефону и одновременно писал что-то круглым почерком в блокноте с золотым обрезом. Девушка не уходила, ожидая, когда он закончит говорить. Ждать пришлось долго. Она стояла у стола, как провинившаяся ученица, и улыбалась внутренней улыбкой — это «по стойке смирно» её ужасно веселило.

Папа положил трубку и удивлённо взглянул на неё.

— У Мамы болит голова, — сообщила дочь, — она уже легла и до утра просила её не беспокоить. А я… Девушка глубоко вздохнула, словно собиралась с духом. Отец должен был это почувствовать. И он почувствовал — отодвинул блокнот и положил сверху ручку. Дорогущую MonteGrappa с золотым пером.

— Слушай, Пап, — выпалила Луиза, преданно глядя ему в глаза, — ты не возражаешь, если я устроюсь на работу?

Папа поднял брови.

— Нет, конечно. Но тебе не обязательно работать. Разве денег, что я даю, тебе мало?

— Денег достаточно, папочка! Просто… просто мне всегда было интересно то, чем ты занимаешься! — Выпалила она.

— А учёба в университете убедила меня, что я в этом кое-что смыслю. Могу я помочь тебе с делами? В твоей фирме?

Папа удивлённо смотрел на неё. Она казалась такой хрупкой, воздушной, юной и вот — надо же! — желает погрязнуть в этих скучных бумагах, в этих дрязгах и подковёрной борьбе.

Луиза с мольбой сжала руки.

— Мне очень этого хочется, папочка! Видишь ли, я думала, что Вик… — она оборвала себя на полуслове, но отец и так понял.

Взгляд его смягчился.

Папа поднялся со стула и раскрыл дочери объятия.

— Иди ко мне, моя умница! — сказал он.

— Ну конечно, я разрешаю! Не думал, правда, что ТЫ заинтересуешься этим… Он тоже не договорил. Но и она знала скрытый подтекст. Виктору, который должен был стать отцу главным помощником в делах, а позже унаследовать его партнерскую долю, всё это было не нужно… … В эту самую минуту он лежал ничком перед статуей Богоматери и горячо молился, прося отвести зло от близких и придать ему сил, чтобы бороться, если потребуется. Молчаливые своды ничего не отвечали. Если бы они могли говорить, прошептали бы ему, что Бог далеко, а зло всегда рядом… — Выпей, мама! — ласково говорила Луиза, протягивая чашку с травяным отваром.

— Это успокоит тебя!

Движение руки — словно взлетела метнувшаяся из-под выстрела птица. Чашка опрокинулась, дымящийся напиток пролился на одеяло.

— Прочь! Прочь от меня, адское отродье! Ты — не моя дочь! Ты захватила, поработила её!

Трясущимися руками женщина обхватила себя за плечи и села в кровати.

— Сын! Где мой сын! Где Вик, мой добрый, светлый мальчик!

— Он в Риме, мама, вместе со своим кардиналом.

— Позвони ему, пусть он приедет, пусть он изгонит тебя из нашего дома! Пусть привезет экзорциста!

— Хорошо, мама! Только успокойся! Ляг!

Мама откинулась на подушки, сморщила худое лицо в болезненную гримасу и уставилась неподвижным взглядом в одну точку. Всё. Ушла надолго в свой приют сознания. Завернулась в покойную паутину для душевнобольных… Болезнь, начавшаяся с момента ухода Виктора из дома, быстро прогрессировала. За прошедшие пять лет она низводила ещё не старую женщину до состояния то истерички, то бесчувственного бревна, которым становился человек, проваливающийся в кататонию, словно в глубокий сон.