Добавить в моё избранное
24 мин, 2 сек 6877
Мама была не логична, рыдала без повода и окончательно свихнулась на религиозной почве. Ей повсюду чудились демоны, Луиза стала домашним суккубом, а Папа — правой рукой дьявола. Несмотря на это, он категорически отказывался поместить жену в лечебницу. Они шли по жизни вместе — Мама поддерживала его в трудные времена, переживала с ним все кризисы личности и экономики, и он не желал бросать её наедине с болезнью. Эта чужая, испуганная, временами агрессивная, шумная или безразличная женщина была до сих пор ему дорога, сердце болело при взгляде в её сторону, но он мужественно терпел, ибо не мог представить, как это — поместить в сумасшедший дом половину себя?
Луиза задумчиво смотрела на мать. Белые снежинки за окном тихо садились на подоконник, срывались, планировали вниз. Она желала бы видеть их на лице этой женщины, когда-то давно бывшей её матерью. Чтобы они так же тихо падали на ещё гладкую кожу, облепляли брови, ресницы, губы… И не таяли!
Недавно отец ввёл дочь в Консультационный совет в должности вице-президента по стратегии и развитию. Однако заниматься приходилось не стратегией — тактикой. А ей хотелось большего. Интересно, этот удар подкосит его или слегка пошатнёт?
Она поставила пустую чашку на прикроватную тумбочку, подошла к окну и распахнула створки. Гераней не было — их унесли от холодов в зимний сад. Тонкий слой молодого снега лежал снаружи на подоконнике, и Луиза долго выводила тонким пальцем чёрные мокрые закорючки. Молодая сила распирала её изнутри. Волнующее и волшебное ощущение собственного могущества: не того, от которого кружится голова, и мир кажется пьяным, а другого — ясного, выверенного — могущества единственно верного решения. Стылое дыхание смерти ласкало кожу… Девушка, полуприкрыв глаза, тянулась навстречу, без страха, но с надеждой, без веры, но с уверенностью… — Лу! — позвал хриплый голос со сбитой постели.
— Девочка моя!
Прекрасное лицо дрогнуло, словно разбилось — Луиза открыла глаза, и ни капли жалости не было в них.
— Да, мама!
Она закрыла окно и вернулась к кровати. Мать, ненадолго пришедшая в себя, протягивала исхудавшую руку. Дочь с улыбкой пожала её, наклонившись, поцеловала женщину в лоб. Холодными, холодными губами… На белом поле, усеянном холмиками памятников, фигуре в сутане спрятаться было сложно. Луиза давно уже заметила Вика — в рощице неподалеку. Он выглядывал из-за статуи мраморного ангела в человеческий рост высотой. Она соскучилась по нему, по своему маленькому испуганному братишке, но рядом стоял отец, чёрный от горя, и ей не хотелось безобразной сцены, которая последовала бы, если бы они встретились.
В жаре натопленного дома памятные букеты с траурными лентами быстро жухли, источая терпкий аромат, которым могла бы пахнуть и сама смерть. Луиза выслушивала прочувствованные речи, отвечала с любезной улыбкой: умелой, чуть горькой, словно сведенной судорогой. Плавными жестами красивых рук разводила гостей по местам, подливала отцу виски в тяжелый стакан, подавала сигару. Папа казался тряпичной игрушкой, из которой вынули вату. Он с трудом держал столовые приборы, и зажженный кончик сигары прыгал в темноте злой искрой, понуждаемый тремором когда-то сильных пальцев.
Когда она довела отца до спальни, раздела, как ребенка, и уложила в постель, когда проводила последнего гостя и выгнала прислугу, сославшись на то, что желает побыть в одиночестве этим скорбным вечером — от чугунного основания уличного фонаря отлепилась худая тень, заскользила к дому, зябко скрывая ладони в широких рукавах одеяния.
Луиза ждала. Открыв дверь, смотрела, как Виктор подходит ближе — осунувшийся, бледный, замёрзший. Он так и не дал воли слезам, отчего глаза казались чёрными омутами. Омутами, готовыми затянуть любого, кто будет смотреть в них достаточно долго.
Виктор молча прошел вглубь дома, сел за стол. Подумав, налил спиртного в чей-то стакан и выпил, отчаянно стараясь не морщиться. Луиза была уверена — брат не выбирал из когорты бутылок, выстроившихся на столе, взял, что под руку подвернулось.
Она закрыла дверь, села рядом. Провела тёплой ладонью по его ледяной щеке, коснулась губ, цветом схожих с подворотничком сутаны.
— Ты постарел, мой маленький Вик, и выглядишь больным. В твоём доме любви тебя не кормят? Ведь одной верой сыт не будешь… Брат перехватил её руку. Сжал холодными пальцами, словно клещами.
— А ты похорошела, сестра! Горе идет тебе на пользу! И стальной блеск в глазах… узнаю! Отцовский взгляд!
Луиза усмехнулась.
— Ты отказался от него, братишка. От взгляда. Выбрав совсем другой… Так ты не ответил, Вик, поклоняешься ли ты ещё своему дряхлому идолу?
На скулах брата заиграли желваки. Он сдержался. Спросил неожиданно мягко:
— А во что веришь ты, Лу?
Она пожала плечами.
— Как все, мой милый, как все. Компания отца тратит огромные деньги на благотворительность.
Луиза задумчиво смотрела на мать. Белые снежинки за окном тихо садились на подоконник, срывались, планировали вниз. Она желала бы видеть их на лице этой женщины, когда-то давно бывшей её матерью. Чтобы они так же тихо падали на ещё гладкую кожу, облепляли брови, ресницы, губы… И не таяли!
Недавно отец ввёл дочь в Консультационный совет в должности вице-президента по стратегии и развитию. Однако заниматься приходилось не стратегией — тактикой. А ей хотелось большего. Интересно, этот удар подкосит его или слегка пошатнёт?
Она поставила пустую чашку на прикроватную тумбочку, подошла к окну и распахнула створки. Гераней не было — их унесли от холодов в зимний сад. Тонкий слой молодого снега лежал снаружи на подоконнике, и Луиза долго выводила тонким пальцем чёрные мокрые закорючки. Молодая сила распирала её изнутри. Волнующее и волшебное ощущение собственного могущества: не того, от которого кружится голова, и мир кажется пьяным, а другого — ясного, выверенного — могущества единственно верного решения. Стылое дыхание смерти ласкало кожу… Девушка, полуприкрыв глаза, тянулась навстречу, без страха, но с надеждой, без веры, но с уверенностью… — Лу! — позвал хриплый голос со сбитой постели.
— Девочка моя!
Прекрасное лицо дрогнуло, словно разбилось — Луиза открыла глаза, и ни капли жалости не было в них.
— Да, мама!
Она закрыла окно и вернулась к кровати. Мать, ненадолго пришедшая в себя, протягивала исхудавшую руку. Дочь с улыбкой пожала её, наклонившись, поцеловала женщину в лоб. Холодными, холодными губами… На белом поле, усеянном холмиками памятников, фигуре в сутане спрятаться было сложно. Луиза давно уже заметила Вика — в рощице неподалеку. Он выглядывал из-за статуи мраморного ангела в человеческий рост высотой. Она соскучилась по нему, по своему маленькому испуганному братишке, но рядом стоял отец, чёрный от горя, и ей не хотелось безобразной сцены, которая последовала бы, если бы они встретились.
В жаре натопленного дома памятные букеты с траурными лентами быстро жухли, источая терпкий аромат, которым могла бы пахнуть и сама смерть. Луиза выслушивала прочувствованные речи, отвечала с любезной улыбкой: умелой, чуть горькой, словно сведенной судорогой. Плавными жестами красивых рук разводила гостей по местам, подливала отцу виски в тяжелый стакан, подавала сигару. Папа казался тряпичной игрушкой, из которой вынули вату. Он с трудом держал столовые приборы, и зажженный кончик сигары прыгал в темноте злой искрой, понуждаемый тремором когда-то сильных пальцев.
Когда она довела отца до спальни, раздела, как ребенка, и уложила в постель, когда проводила последнего гостя и выгнала прислугу, сославшись на то, что желает побыть в одиночестве этим скорбным вечером — от чугунного основания уличного фонаря отлепилась худая тень, заскользила к дому, зябко скрывая ладони в широких рукавах одеяния.
Луиза ждала. Открыв дверь, смотрела, как Виктор подходит ближе — осунувшийся, бледный, замёрзший. Он так и не дал воли слезам, отчего глаза казались чёрными омутами. Омутами, готовыми затянуть любого, кто будет смотреть в них достаточно долго.
Виктор молча прошел вглубь дома, сел за стол. Подумав, налил спиртного в чей-то стакан и выпил, отчаянно стараясь не морщиться. Луиза была уверена — брат не выбирал из когорты бутылок, выстроившихся на столе, взял, что под руку подвернулось.
Она закрыла дверь, села рядом. Провела тёплой ладонью по его ледяной щеке, коснулась губ, цветом схожих с подворотничком сутаны.
— Ты постарел, мой маленький Вик, и выглядишь больным. В твоём доме любви тебя не кормят? Ведь одной верой сыт не будешь… Брат перехватил её руку. Сжал холодными пальцами, словно клещами.
— А ты похорошела, сестра! Горе идет тебе на пользу! И стальной блеск в глазах… узнаю! Отцовский взгляд!
Луиза усмехнулась.
— Ты отказался от него, братишка. От взгляда. Выбрав совсем другой… Так ты не ответил, Вик, поклоняешься ли ты ещё своему дряхлому идолу?
На скулах брата заиграли желваки. Он сдержался. Спросил неожиданно мягко:
— А во что веришь ты, Лу?
Она пожала плечами.
— Как все, мой милый, как все. Компания отца тратит огромные деньги на благотворительность.
Страница
6 из 7
6 из 7
