Следы на снегу

Она стремительно вращалась вокруг своей оси, как при дурацкой игре в «бутылочку». Вращалась долго, старательно, а я все не мог отвести от нее взгляд и не мог заставить себя еще раз, в последний раз посмотреть на Женю, хотя к шуршанию рации добавился новый, ужасно неприятный звук — звук капающей воды.

В лесу истошно закричали.

Рустам!

Сунув в карман рацию, я вскочил на ноги и, оскальзываясь и падая, побежал к лесу. За спиной с новой силой принялись фехтовать: быстрее стучали палки, тяжелее дышали бойцы, выкладываясь в полную силу. Пропустить удар — означало погибнуть — по-взрослому, навсегда, — и плевать, что это всего лишь детская игра.

Последний удар. Слабейший с хрустом, долгим свистящим выдохом падает на горячий лед. Затихает.

Деревья мелькали перед глазами, а Рустам все кричал и кричал. Долго, с хрипотцой, переходя порою не то на смех, не то на плач. Куда бы я ни поворачивал, голос все время был впереди — вон за той группкой деревьев, стоящих как бы особняком, на мизерной полянке; за этим черным холмом (сугробом?), загораживающим почти весь обзор; сразу за вырубкой, разрезающей лес на две далеко не равные части, — поэтому я просто бежал.

Когда деревья расступились во второй раз, я очутился на заснеженном поле. Влево и вправо уходило ровное серое полотно с редкими волчьими и мышиными следами, которые будут видны только днем, если он все-таки наступит.

Я остановился и прислушался: тишина. Ни криков, ни ветра, ни скрипа сосен. Словно и не было ничего, а лесная прогулка — результат чрезмерного употребления мха. Не зря говорят: «Ты будто мха наелся», — имея в виду безрассудные, необдуманные поступки… Нет, полная чепуха. Никогда бы не стал есть эту дрянь.

Ноги двинулись сами собой. Я равнодушно наблюдал за подпрыгивающими в такт ходьбе верхушками деревьев, зависшими над полем облаками. В голове звучал задаваемый ногами ритм и, чтобы не сбиться, я начал монотонно бубнить, используя бессмысленные слова, не так давно подсказанные соснами. Затем в поле зрения появились столбы с натянутыми меж ними проводами, и я пошел, стараясь не упускать из вида этот полузнакомый ориентир, все так же бормоча, согревая дыханием морозный воздух. Столбы, как назло, были ужасно похожи друг на друга, точно торчащие из земли палки, на которых дрались поверженные мальчишки и теперь лежали под ними, переполненные мудростью лет, пронесшихся электрическим током по этим вот проводам. Я шел, высоко задрав голову, и посмеивался над глупыми, наивными мальчишками, над возомнившими себя черт знает кем соснами, над судорожно цепляющимися за небо облаками, над несуществующим дедом с его драгоценным урожаем, надо всем подряд, лишь бы не смеяться над собой, бредущим навстречу давно умолкнувшему эху.

О калитку я больно ударился подбородком и чуть не упал. Деревня — понял почти сразу. Ржавая сетка шла поперек поля (просеки, просеки — прояснилось в голове), а единственная калитка располагалась недалеко от линии электропередач.

Я схватился за ручку, толкнул дверцу, но она не поддалась. Навалился плечом, еще раз — безрезультатно. Замка нет и никогда не было, значит, примерзла. Тогда, встав поудобней, я изо всех сил ударил ногой, калитка с отвратительным лязгом ушла назад всего на десять-пятнадцать сантиметров. На снег посыпались мелкие кусочки ржавчины. Только после четвертого удара получилось расширить проход и пролезть на другую сторону.

То, что деревня изменилась, я понял с первого взгляда. Улицы были заметены снегом — легким и рыхлым сверху, скрипучим и слежавшимся снизу, — и казалось, не то, что машины, люди не появлялись здесь как минимум несколько месяцев, а то и несколько лет.

Я шел и смотрел на разросшиеся яблоневые деревья, старательно зажимающие в кольцо полуразвалившиеся дома, на темные окна, провалившиеся крыши, перевернутые трактора. В одном из дворов, погрузившись кабиной в нутро обгоревшей бани, стоял грузовик: еле видный на фоне леса брус выглядывал из накренившегося кузова подобно остаткам спичек вывалившихся из приоткрытого гигантского коробка. В другом — узловатый березовый ствол в две руки толщиной вырастал из окна небольшого одноэтажного сарая и уходил выше, теряясь в толстых яблоневых ветвях.

И тут я наткнулся взглядом на Женин «Гольф». Покореженный ржавый каркас его стоял там, где Женя припарковал новенький сияющий Фольксваген цвета «металлик» и строго-настрого запретил хозяину даже дотрагиваться до обшивки.

Повернувшись к машине спиной, я раскинул в стороны руки и, глубоко вдохнув, повалился назад. Падать было страшно приятно — снег подхватывал нежно и бережно, как перина. Он подбрасывал вверх и снова ловил, пробирался за шиворот. Смешно, подумал я, неимоверно смешно. Разве есть в мире что-либо забавнее этого? Обязательно приведу сюда Иду, и мы вместе будем падать в снег — спиной, лицом, кувырком. Ей непременно понравится.