Бабочки

Над ней на стене нарисована бабочка. Все ее когда-то милое личико в крови, а в глазах навсегда замер ужас. Этот ужас опустил меня на колени. Этот ужас заставил меня рыдать впервые за много лет. Этот ужас заставил меня бить кулаками в пол и кричать проклятия.

Хозяин мотеля, прибежавший на шум, и увидевший такое малоприятное зрелище — вызвал полицию. Очень скоро мотель превратился в муравейник. Полиция, репортеры, заинтересованная толпа. Меня уводили силой. Я плохо помню, что тогда происходило. Кажется, я разбил патрульному нос. Сыпал оскорблениями. Они забирали ее у меня.

Чёртовы бабочки.

Они привезли меня домой, где я вымещал злобу на вещах и стульях, расшвыривая их по квартире. А потом ушел в бар и напился там. Это всё, что было в моих силах.

— Ты же понимаешь, что я должен отстранить тебя, Итан? — босс сверлил меня маленькими глазенками, пока я пялился на свои грязные ботинки.

— В этом нет необходимости.

— Хм. Серьезно? Твоё похмелье и сообщения об антисоциальном поведении говорят иначе, — босс взял бумаги со стола и стал зачитывать их, — две драки, порча частной собственности, обозвал какого-то парня «вонючим гребанным хряком» и прилюдно грозил ему расправой. Ладно хоть мозгов хватило пальбу не устраивать, черт тебя дери… — Я слегка ушел в разнос, сэр, — чувствовал себя, словно в третьем классе перед директором.

— «Слегка»?! Это, мать твою, совсем ни хрена не слегка. Ты позоришь честь мундира и все, что ты можешь сказать «извиняйте, босс, слегка ушел в разнос»?! — он хлопнул бумагами об стол.

— Сэр, я… — Хватит! Ты отстранен! Репортеры и так целыми днями висят на моей заднице. У тебя есть положенных две недели отпуска, и я советую использовать их как следует.

— Но, сэр! — ах, если бы я знал слова, которые нужно сказать.

— Разговор окончен. И даже не думай заниматься самодеятельностью, если не хочешь до конца жизни бумажки перекладывать. А теперь марш отсюда, лейтенант!

Я только смотрел на него, сжимая губы от ярости и безысходности. Нечего было ему ответить. Я уже открыл дверь, когда он окликнул меня:

— Итан. Мне жаль… то, что случилось с Сарой.

Весь гнев испарился по щелчку, оставив после себя только… ничего. Пустоту. И я отправился домой под тоскливые взгляды сослуживцев.

Все словно не по-настоящему. Словно мне снится какой-то кошмар.

Четвертое письмо Мой дом наполнен вещами, которые многие, не сомневаюсь, отправили бы в музей. Но я люблю вдыхать пыль, люблю представлять людей, чьи руки касались предметов, чьи души навсегда частично остались в них. Никто никогда не исчезает без следа. Мы всегда оставляем после себя шлейф не сбывшихся надежд и агонии.

Я коллекционирую не сбывшиеся надежды. Китайскую опиумную трубку, которая хранит в себе зыбкие мечты столь многих. Потертые пузырьки духов с тусклыми драгоценными камнями — когда-то их дарили, надеясь на взаимность.

Но моя любимая коллекция — бабочки. Сотни и сотни хрупких крылышек, нанизанных на полотно. Пришпиленных еще живыми, оставляющих капли агонии на булавках. Умирающих, чтобы навеки застыть в вечности. Застыть невыразимой красотой, памятником себе самим.

Я долго искала новую жертву. Мне хотелось чего-то такого же красивого, как экзотическая бабочка, чего-то такого же агонизирующего, как твоя милая Сара.

Тебе ведь интересно, мой детектив?

Я знаю, ты отстранен от дел. Но дочитай мое письмо до конца. А потом включи телевизор.

Случайная прохожая на бульваре. Женщина, которая заставляет мужские сердца трепетать быстрее. Шикарная фигура и предки с Востока. Ты бы тоже захотел ее.

Я потратила на нее времени больше, чем на кого бы то ни было еще. Следовала за ней на аукцион, где она взяла чудесную осеннюю акварель. Я легко сошла за увлеченную коллекционерку — еще легче прониклась ее доверием и привела в давно заброшенный дом одного художника.

Ее каблуки оставляли отпечатки в пыли, полы длинного пальто задевали затхлые остатки мебели. А потом я поила ее вином среди руин. Она, спотыкаясь, поднялась на второй этаж, где с интересом и бокалом рассматривала отсыревшие полотна, сложенные у стены студии. Видимо, она находила в них какую-то ценность.

Она так любила искусство. И я решила сделать ее смерть и ее саму частью искусства.

Она смеялась, опьяненная наркотиком, не чувствующая боли, когда я макала кисточку в кровь, сочившуюся из ее вен. Когда я рисовала бабочку на полу студии. Ее руки обнимали наручники, которые я взяла с собой, а она думала, это игра.

Прикованная к батарее, распластанная на полу, поверх чистого холста, она смеялась, когда я нежно снимала с нее одежду. И только когда я взяла колючую проволоку, давно приготовленную в углу, в ее глазах с восточным разрезом отразилось непонимание. И — может быть — страх.

Опутанная колючей проволокой, она пыталась вырваться, но только больше увязала в ней.