Живой труп

» — как-то поинтересовался я. «До настоящего ехать далеко. Можно и не довезти»… — туманно ответил Харя. И в дальнейшие объяснения пускаться отказался.

После работы Харя непременно вытаскивал из своей сумки всё, чем «родственники угостили» и я жадно набрасывался на жратву. Харя потчевал меня с заботливостью соскучившейся бабушки. Мы пили водку. «Угощали» почему-то всегда водкой. «Ты б портвейну у них попросил, что ли,» — как-то посетовал я, — «Осточертела водка-то.» Харя только головой покрутил: «Ишь, осточертела. Жри, что дают, да помалкивай!» Но на следующий день приволок портвейна. Мы пили, о чём-то пиздели. Харя был отличным собеседником. Со своими, конечно, заморочками. А кто без них? Я пытался вспомнить прошлое. Харя сочувственно хмыкал. Около двух недель так прошло. Я свыкся со своим новым жильём, новой работой и был почти доволен жизнью. Заботила только моя голова: слишком уж тот удар на неё сильно повлиял, изменив мои привычки в ещё не совсем понятную сторону.

Как-то вечером, когда мозги прояснились после… (хм, назвать сном это состояние у меня язык не поворачивался), я увидел Харю, который не топил привычно печку, а сидел на подоконнике и задумчиво эдак меня разглядывал. Терпеть не могу, чтобы на меня смотрели, когда сплю, поэтому довольно неприветливо буркнул:

Чего нынче приволок?

Ничего…?

Сегодня никаких клиентов нет, самому странно.

Хорошо, значит, сегодня — выходной. В кои-то веки, — ничего не могу поделать со своей ворчливостью.

Харя удивлённо приподнимает брови. Я что-то бурчу. Наконец, Харя не выдерживает:

Ты тут пожри, — он брякает на стол свою спортивную сумку, — а я пойду, ещё пошурудю. Не может быть, чтобы ни одного не было. Что-то у меня душа не на месте, — и Харя, нервно обтерев ладони о штаны, заскрипел снаружи.

Я с любопытством полез в сумку. Ну-ка. Чем там сегодня «угощают»? Сегодня угощали кефиром, сладкой булкой и маслом. Понятно, колбаса и водка только в случае, когда работаем, по «выходным» придётся поститься. Схавав всё, я немного помыкался по «избушке». А потом меня осенило: «Пойду-ка я в тот лесочек прошвырнусь, где мне по голове стукнули, может, чего и вспомню!» Обшарил весь дом, на предмет вооружиться. На случай повторного нападения. Ничего не нашёл, кроме ржавого здорового гвоздодёра. М-да, с такой штукой не очень-то удобно таскаться, зато, убойная сила у неё — что надо. Я просунул этот гвоздодёр в рукав, чтобы в глаза, значит, не бросался.

И вывалился на улицу, где уже стемнело. Бодро прохрустев по крохотному дворику, ничего, к слову сказать, не испытав, осторожно вышел за калитку. На улице было пустынно — очень кстати!

Я вдруг понял, что дней десять безвылазно просидел в доме, и ноги ужасно соскучились по своей работе. С удовольствием решил загрузить их и, прибавив шагу, двинулся уже известной дорогой к кладбищу. Я шёл, слегка пошатываясь, словно бы опьянев, да и конечности натужно меня слушались, слишком много времени, наверное, провёл в тесной комнате. Каждый шаг приходилось делать с некоторым усилием. Я бодро вдыхал мороз. И выдыхал мороз. С интересом поглядывал на облезлые пятиэтажечки, испуганно жмущиеся друг к другу. И с каждым шагом приближался, так мне казалось, к разгадке моей тайны.

Когда впереди замаячила ограда кладбища, тёмные силуэты спящих деревьев и гранитные памятники вперемешку с крестами, я ощутил насмешившую меня самого робость. «Ночная прогулка по кладбищу,» — вслух хихикнул я. Дальше медлить показалось неудобным, и я вошёл в калитку. Взвинченность и едва заметный страх почти сразу улетучились. Через кладбище вела хорошо утоптанная дорога на станцию. Теперь я вспомнил, что мы с Димоном именно на эту станцию и приезжали. Но, ни названия этого городка, ни названия своей станции я так и не смог вспомнить. Я решил прогуляться до перрона и почитать расписание электричек: авось, чего и прояснится. В голове неясно копошились какие-то воспоминания, я боялся спугнуть их, и почти полностью отключился от внешнего мира.

Я понял не сразу, что впереди кто-то поспешно шагает к станции. А поскольку я почти бежал, то этот кто-то, нервно оборачиваясь, тоже прибавлял шагу. Когда я сообразил, что девушка — а это была девушка — убегает от меня, мне стало смешно. И неловко: напугал бедную, а ей и так, наверное, стрёмно через всё кладбище одной на станцию чапать. Я немедленно преисполнился рыцарских чувств.

Девушка! Девушка!

Из-за смеха ничего убедительного придумать не мог, поэтому закричал:

Как называется эта станция? Я заблудился!

Девушка в чёрненькой шубке немного сбавила темп и, обернувшись, прокричала задыхающимся голосом:

«Петрушкино»! Станция называется «Петрушкино»! И она уже совсем близко, идите прямо — не собьётесь!

А можно, я с вами пойду? Мне тоже на станцию надо!

Видимо, я её не убедил: она только втянула голову в плечи и попыталась ещё прибавить скорости.