Добавить в моё избранное
21 мин, 33 сек 16537
Сверкнули зубы. Неожиданно рыцарь понял, что не узнает это, некогда такое дорогое, лицо — на месте девичьей головы щерилась слюнявою пастью ужасная волчья морда.
Р» атульбо с криком бросился наутек. Кошмарный оборотень прыжками устремился за ним. Внезапно заросли закончились, и перед беглецом, словно из-под земли, вынырнула черная громада дома. Обезумев от ужаса, рыцарь влетел на крыльцо и захлопнул за собой дверь.
В сенях безраздельно царила тьма. Де ла Турге попытался разобрать хоть что-нибудь кроме своего бешено трепещущего сердца. Из темноты донесся еле слышный стон, затем какое-то непонятное хлюпанье. Неожиданно разгорелось кровавое зарево, и в дверях возникла старуха с давешней керосинкой.
— Это ты? — облегченно вздохнула она.
— Ты б не выходил на улицу до рассвета. А с рассветом уезжай. Уезжай без оглядки. Уезжай, если тебе дорога жизнь. Пока тебя не было, нечто зловещее поселилось в окрестностях. Это существо (сначала оно было одно) по ночам нападало на одиноких прохожих. Оно выпивало их кровь, а трупы уносило с собой и прятало их в колодце. Люди пили оттуда и постепенно превращались в монстров. В деревне почти не осталось нормальных людей — все превратились в осклизлых зубастых чудовищ. Ты тоже пил отравленную воду, и я не хочу, чтобы ты превращался здесь, у меня в доме… С криком Р» атульбо бросился к отравительнице, но Марфа захлопнула дверь у него перед носом. Запертый в сенях, в кромешной темноте, он почувствовал, как в желудке снова встрепенулась былая боль, закрутила, заурчала — теперь-то он знал, что это означает. В разгорающемся изнутри жару, бедняга метался, круша и переворачивая все на своем пути. Раскаленный штырь, казалось, пронзил его внутренности. В горле заклокотала густая солоновато-прогорклая слизь. Что-то твердое изнутри уперлось и принялось выдавливать глазные яблоки. Мрак окрасился алым… Толик распахнул глаза. В окно робко гляделось рассветное солнце.
Р» атульбо де ла Турге умылся, позавтракал без аппетита безвкусными блеклыми блинами, что даже на сковородке умудрялись хранить отталкивающе несвежий вид. Потом прогулялся вдоль по улице. Руины, что так напугали его ночью, при свете дня оказались печально обыденным нагромождением камней. Людей он не встретил, но ощущение слежки или щемящего одиночества не возвращались. Эмоций не вызвало и родимое пепелище.
Тогда де ла Турге вернулся, отыскал в темной затянутой паутиной коморке неразговорчивую старушенцию и вцепился в нее мертвой хваткой.
— Эх, уезжал бы ты из Гадюкина-то, — повторила старуха.
— Лихие дела творятся в деревне.
— Неужто, пока меня не было, Анька себе хахаля завела!? — ужаснулся рыцарь.
— Хуже, сынок. На деле все куда как хуже… — Марфа зарылась лицом в платок и вновь попыталась уйти от ответа. Однако рыцарь, измученный вечными недоговорками, вырвал платок, вскочил и воскликнул:
— Да что ж Вы из меня нервы-то тянете!? — швырнул платок наземь. Из-под тряпки поспешно выкарабкался серенький паучок и, приволакивая ушибленную лапку, засеменил обратно к кладовке.
— Отвечайте же, наконец, что случилось!
— Когда уехал ты в город, на рыцаря учиться, началось тяжкое время. Мужчин почти не осталось, почва иссякла, зверей разогнал грохот сражений. Но мы жили и, не смотря ни на что, помогали друг другу, чем могли. А потом начался голод и люди стали умирать. Первым исчез старый священник отец Панфутий, а уж за ним — словно смерть с цепи сорвалась. До весны мало кто дотянул… — А по весне люди стали встречать на улицах своих мертвецов.
— Р» атульбо не заметил, когда в комнате появилась его бывшая невеста. Девушка застыла посреди промозглой лачуги бледным призраком. Лишь тонкие губы роняли слова.
Никто не успел понять, откуда он пришел. Черный колдун, зловещий некромант, поселился в сердце гадюкинского погоста. Учитывая тысячелетнюю историю деревеньки, затерянное в лесу кладбище поражало размахом и в мирные годы. Теперь же гигантский некрополь выбрался из чащи, расползся по улицам гниющими мертвяками. Если в большом мире все еще бушевала война за некое эфемерное господство — в Гадюкино развернулась своя, неотвратимо проигрываемая, финальная битва.
— Мы жили в одном кромешном кошмаре, — подытожила, наконец, рассказчица.
— Мы запирались на ночь, а в окна глядели голодные упыри. Мы молили богов о помощи, но в ответ раздавался лишь траурный волчий вой. Кто-то пытался бежать, но на следующую ночь опять возвращался — весь в крови и с пустыми глазами. Милый, поверь, я ждала тебя до последнего: верила, что ты вернешься, спасешь, заберешь меня из этого ада. Я ждала, но потом наступила осень и я умерла… Сперва рыцарь не поверил ее словам. Затем решил, что неправильно их понял. Аннабель обратила доселе блуждавший в пустоте взгляд ему прямо ему в глаза. На дне зрачков клокотала мука.
Р» атульбо с криком бросился наутек. Кошмарный оборотень прыжками устремился за ним. Внезапно заросли закончились, и перед беглецом, словно из-под земли, вынырнула черная громада дома. Обезумев от ужаса, рыцарь влетел на крыльцо и захлопнул за собой дверь.
В сенях безраздельно царила тьма. Де ла Турге попытался разобрать хоть что-нибудь кроме своего бешено трепещущего сердца. Из темноты донесся еле слышный стон, затем какое-то непонятное хлюпанье. Неожиданно разгорелось кровавое зарево, и в дверях возникла старуха с давешней керосинкой.
— Это ты? — облегченно вздохнула она.
— Ты б не выходил на улицу до рассвета. А с рассветом уезжай. Уезжай без оглядки. Уезжай, если тебе дорога жизнь. Пока тебя не было, нечто зловещее поселилось в окрестностях. Это существо (сначала оно было одно) по ночам нападало на одиноких прохожих. Оно выпивало их кровь, а трупы уносило с собой и прятало их в колодце. Люди пили оттуда и постепенно превращались в монстров. В деревне почти не осталось нормальных людей — все превратились в осклизлых зубастых чудовищ. Ты тоже пил отравленную воду, и я не хочу, чтобы ты превращался здесь, у меня в доме… С криком Р» атульбо бросился к отравительнице, но Марфа захлопнула дверь у него перед носом. Запертый в сенях, в кромешной темноте, он почувствовал, как в желудке снова встрепенулась былая боль, закрутила, заурчала — теперь-то он знал, что это означает. В разгорающемся изнутри жару, бедняга метался, круша и переворачивая все на своем пути. Раскаленный штырь, казалось, пронзил его внутренности. В горле заклокотала густая солоновато-прогорклая слизь. Что-то твердое изнутри уперлось и принялось выдавливать глазные яблоки. Мрак окрасился алым… Толик распахнул глаза. В окно робко гляделось рассветное солнце.
Р» атульбо де ла Турге умылся, позавтракал без аппетита безвкусными блеклыми блинами, что даже на сковородке умудрялись хранить отталкивающе несвежий вид. Потом прогулялся вдоль по улице. Руины, что так напугали его ночью, при свете дня оказались печально обыденным нагромождением камней. Людей он не встретил, но ощущение слежки или щемящего одиночества не возвращались. Эмоций не вызвало и родимое пепелище.
Тогда де ла Турге вернулся, отыскал в темной затянутой паутиной коморке неразговорчивую старушенцию и вцепился в нее мертвой хваткой.
— Эх, уезжал бы ты из Гадюкина-то, — повторила старуха.
— Лихие дела творятся в деревне.
— Неужто, пока меня не было, Анька себе хахаля завела!? — ужаснулся рыцарь.
— Хуже, сынок. На деле все куда как хуже… — Марфа зарылась лицом в платок и вновь попыталась уйти от ответа. Однако рыцарь, измученный вечными недоговорками, вырвал платок, вскочил и воскликнул:
— Да что ж Вы из меня нервы-то тянете!? — швырнул платок наземь. Из-под тряпки поспешно выкарабкался серенький паучок и, приволакивая ушибленную лапку, засеменил обратно к кладовке.
— Отвечайте же, наконец, что случилось!
— Когда уехал ты в город, на рыцаря учиться, началось тяжкое время. Мужчин почти не осталось, почва иссякла, зверей разогнал грохот сражений. Но мы жили и, не смотря ни на что, помогали друг другу, чем могли. А потом начался голод и люди стали умирать. Первым исчез старый священник отец Панфутий, а уж за ним — словно смерть с цепи сорвалась. До весны мало кто дотянул… — А по весне люди стали встречать на улицах своих мертвецов.
— Р» атульбо не заметил, когда в комнате появилась его бывшая невеста. Девушка застыла посреди промозглой лачуги бледным призраком. Лишь тонкие губы роняли слова.
Никто не успел понять, откуда он пришел. Черный колдун, зловещий некромант, поселился в сердце гадюкинского погоста. Учитывая тысячелетнюю историю деревеньки, затерянное в лесу кладбище поражало размахом и в мирные годы. Теперь же гигантский некрополь выбрался из чащи, расползся по улицам гниющими мертвяками. Если в большом мире все еще бушевала война за некое эфемерное господство — в Гадюкино развернулась своя, неотвратимо проигрываемая, финальная битва.
— Мы жили в одном кромешном кошмаре, — подытожила, наконец, рассказчица.
— Мы запирались на ночь, а в окна глядели голодные упыри. Мы молили богов о помощи, но в ответ раздавался лишь траурный волчий вой. Кто-то пытался бежать, но на следующую ночь опять возвращался — весь в крови и с пустыми глазами. Милый, поверь, я ждала тебя до последнего: верила, что ты вернешься, спасешь, заберешь меня из этого ада. Я ждала, но потом наступила осень и я умерла… Сперва рыцарь не поверил ее словам. Затем решил, что неправильно их понял. Аннабель обратила доселе блуждавший в пустоте взгляд ему прямо ему в глаза. На дне зрачков клокотала мука.
Страница
3 из 7
3 из 7
