Брат мой

Жизнь тогда становилась всё трудней: из магазинов исчезало постепенно чуть ли не всё. Но продукция завода, на котором я тогда еще работал, пользовалась всё большим спросом, и это позволило в тот период мне и моей семье держаться на плаву.

А когда этот спрос упал, и рабочую неделю вместе с зарплатой сократили, занялся, как и слишком многие тогда, торговлей. Продавал то, что давала мне на реализацию женщина, привозившая товар из Турции; распродавал вещи из дома, готовясь к отъезду из России — разрешение на въезд в США у нас уже был. Помимо торговли на рынке в выходные дни, ездил с тяжелыми сумками с товаром по разным организациям.

Тогда-то и встретил случайно Иру в одной из больниц, куда частенько наведывался продавать. Выглядела она неважно: много болела последнее время. Спросил её о Юрике, пригласил их в гости. Они вскоре приехали к нам в Болшево.

Юрик уже не работал: получал пенсию. Ира тоже: по инвалидности.

— Не пробуешь подрабатывать? — спросил я Юрика.

— Как ты? — ответила вместо него Ира.

— Не сможет: проторгуется сразу.

— На что же вы живете?

— Экономим … — Облигации еще от папы остались, — перебил её Юрик. Я вспомнил это потом.

— И на помойках немало нахожу.

— Что? Неужели выброшенное съестное?

— Да нет. Газеты в основном. Много.

— Читает мой Юрий Семенович много: в курсе всего. И стихи еще пишет. Вот такой он у меня, — произнесла Ира, чтобы подправить мнение о нем. Но добавила: — Только иногда пытается свой порядок наводить: объявления всякие срывает.

— А пусть не вешают!

— Да тебе какое дело? Ждешь, когда тебе по морде надают? — поддержал я Иру.

Когда они уезжали, дал с собой кое-что из наших запасов.

Потом он еще приехал: один. Стал жаловаться на Иру: забросила его — завела богатую подругу и пропадает у неё. Я выслушал его жалобы, и мы сели обедать.

Вытащил бутылку с остатками коньяка: выпили по паре рюмок. Хотел убрать её, но он сказал назидательно:

— Нехорошо оставлять.

— Мы допили, и я стал с ним договариваться о поездке на Востряковское кладбище, где похоронены мои родители, бабушка и мамина сестра. Чтобы знал, где их могилы: смог навещать их, когда уеду.

Поездка с ним туда оставила неприятный осадок: у него таки осталась особая способность обязательно сделать что-то не то — даже не нарочно.

… Липа за оградой могил моих несколько лет назад пустила ветку, уже протянувшуюся над памятником. И это смотрелось замечательно.

Я велел Юрику начать сметать листья с могил и с земли, а сам отправился за лопатой и ведром: принести песок — посыпать землю в ограде. Уходя, обернулся: еще раз полюбовался веткой и памятником под покровом её.

Пришел, неся тяжелое ведро, полное песка. И увидел: ветки той больше нет. Почему: зачем он обломал её?

— Ну, для чего ты это сделал? — возмутился я.

— А она мне мешала, — невозмутимо ответил он.

Настроение было испорчено: даже почти в последний момент он сумел сделать мне неприятное. Досада на это полностью не изгладилась, когда вскоре он и Ира приехали попрощаться — за несколько дней до нашего отъезда.

Ежегодно 10-го мая, в день его рождения, я звонил из Америки в Москву и поздравлял его. Он сам подходил к телефону — Ира ни разу. Сообщал мне свои новости: вроде того, что они купили холодильник — в общем, ничего интересного. Относительно того, не голодает ли он, отвечал, что нет. И что Ира по-прежнему болеет и лечится.

… Но однажды он чуть ли не сразу прервал мое поздравление громким воплем:

— Ира умерла: покончила с собой!

— Что? Как?

— Выбросилась из окна. Я в магазин ушел — вернулся: она лежит на земле. Почему? Вначале мама, а теперь она: два самоубийства. Я в таком отчаянии, в таком отчаянии! — кричал он.

— Я совсем один, совсем один! Теток же нет: умерли давно. Жозик (его двоюродный брат со стороны отца, профессор) уехал к сыну в Израиль. Приезжай, слышишь? Я в таком отчаянии, в таком отчаянии! Приезжай: сможешь жить у меня — бесплатно. Я с тебя деньги не возьму: мне деньги не нужны, мне не нужны деньги! — продолжал кричать он.

А я понимал, что мой приезд едва ли что даст, и сказал, что не смогу. Попытался его как-то успокоить, посоветовал под конец ходить в синагогу: общаться там с кем-нибудь.

Звонил ему потом пару раз — и не заставал.

В следующий день рождения по его голосу показалось, что он уже как-то успокоился.

— В синагогу стал ездить?

— Нет. Никуда: на кладбище — тоже. В Тамбов только раз.

О его поездке туда я уже знал: от нашей с ним двоюродной сестры, Нели (Нинель), жившей там с братьями, детьми и внуками. Сказала мне, когда связался с ней по телефону, что он приезжал на её день рождения и даже, к удивлению, привез подарок.