Искушение

Я не сдавалась и упорно выуживала бусину за бусиной, раскладывая их в маленькие мешочки. Черный — сюда, синий — сюда, зеленый — сюда, а, нет, это салатовый… Розовый — сюда… Красный, красный, малиновый… Черт, малиновый отдельно… Начало смеркаться, и я зажгла настольную лампу. Вспыхнул яркий неоновый свет, и в его белесых лучах комната показалась странно вытянувшейся. Дальняя стена терялась во мраке. Мой стол удлинился, расширился, его край отодвинулся куда-то в полутьму. На стенах плясали длинные тонкие силуэты.

За спиной зашуршало, и я обернулась, уронив мешочек с бисером. Черные бусины зацокали по полу, рассыпаясь и отбрасывая огромные шаровидные тени. Я вглядывалась в темноту. Там, позади меня, должна быть дверь. Там всегда была дверь. Но сейчас вместо нее я видела только уходящий во мрак коридор — точно такой же, как и впереди.

Бусины постукивали и цокали, катясь вдоль бесконечных стен, и мне вдруг показалось, что стены движутся. Игра теней, подумала я, ухватившись за стол в приступе головокружения. Деревянная столешница была ледяной, я прислонилась к ней лбом и вдруг почувствовала, как меня тянет в сторону.

Стол двигался. Собственно, это был уже не старый добрый дубовый стол, а металлический конвейер, выходящий из темноты и теряющийся в ней же. Бесконечная лента, знакомо поскрипывая, тянулась через комнату. И на этой ленте лежали сотни и тысячи разноцветных бусин. Мелкие, потом более крупные, похожие на граненые куски камня, следом — еще крупнее и, наконец, передо мной проплыла бусина размером с человеческую голову. Огромная, глянцево-красная, она глядела на меня пустыми черными глазами и ухмылялась раззявленным ртом, а я запоздало сообразила, что это и есть голова, детская голова, и вовсе это не краска на ней, а кровь, настоящая, алая, кем-то пролитая кровь… Я метнулась в сторону, вдоль конвейера, в темноту, цепляя ногой провод — лампа погасла, а я продолжала бежать, слыша, как скрипит конвейер и на нем, совсем рядом, в полушаге, издевательски смеется-стонет кровавый призрак… Пробуждение было ужасным — я свалилась со стула, на котором уснула, и сверху на меня со стола посыпались мешочки с бисером. Еще не вполне придя в себя, я в панике отшвырнула их, и только потом сообразила, что уже не сплю.

Я прислонилась к столу, на всякий случай убедившись, что он — настоящий, деревянный, не движется, хотя и скрипит. Попыталась отдышаться. Электронный будильник показывал пять двадцать — я проспала больше двенадцати часов.

Раздавшийся шорох заставил меня подскочить, но это всего лишь ветер трепал занавески в окне. Я с трудом поднялась и ушла на кухню.

Город, как всегда, не спал. А я, как и вчера, варила кофе и ждала рассвета.

Утреннее бдение не прошло зря — у меня появилась идея. Сложив два и два, я сопоставила историю умершей актрисы с кошмарным сном о кошках. Несчастная была одной из тех, за кем присматривали соцработники нашего отделения. А, значит, были и другие — те, кто как-то связан с конвейерами. И с детьми.

На работе я первым делом направилась в архив. Эта тесная клетушка полтора на два метра была битком набита картонными коробками с пожелтевшими от времени папками. В каждой папке — история чьей-то жизни. Большинство историй, как я уже успела убедиться за время работы, были законченными. Наши «подопечные» либо умирали от старости, либо тихо угасали в больницах от многочисленных застарелых болячек.

Неудивительно, что у нас никто надолго не задерживается, думала я, перебирая папки. Конечно, мы не были обязаны вытаскивать с того света старичков и старушек, их просто было слишком много и они были слишком не нужными городу. Все, что мы могли — и должны были — делать, так это периодически проверять, живы ли они. И, если живы, не впали ли в маразм. Но нас было так мало, и мы не всегда успевали вовремя… А ведь мы даже не обязаны были помогать им и хоть как-то продлевать их жизнь — если это, конечно, можно назвать жизнью… Я усердно рылась в коробках, открывая каждую папку и пробегая глазами краткие истории. На меня смотрели лица — все как одно, угрюмые, изуродованные старостью и нищетой.

Я нашла искомое только в четвертой коробке. Мужчина, неожиданно молодой — всего-то чуть за сорок. Всю жизнь проработал сборщиком мелких деталей на конвейере. Не пил, не курил. Не женился, не встречался. Не дружил. Не развлекался. Только работал и спал. Спал и работал. Он сошел с ума прямо на рабочем месте. Схватил свой стул и пошел раздавать удары направо и налево. Кто-то из перепуганных работников вызвал полицию… Мы курировали его тетку — престарелую, полупарализованную женщину, и наш номер был записан у него в мобильнике. Поэтому полицейские позвонили нам. Ну а мы… Я стиснула зубы. Мы отправили бедолагу в сумасшедший дом — прямо из полицейской дежурки… Долго он там не протянул, но это уже было совершенно не нашим делом, конечно.

На вторую историю я наткнулась неожиданно — папка вылетела из коробки, и листы рассыпались по полу.