Добавить в моё избранное
21 мин, 10 сек 19998
Мамка про смеситель новый намекала.
Я не возражал против поездки, скажем, в субботу, однако в ответ неопределенно мотнул головой. Боже, ведь я ничего не ответил сыну.
И жене я тоже ничего не ответил на ее вопрос:
— Что будем готовить завтра? Тебе чего бы хотелось?
Пожав плечами, я ушел. Навсегда оставил живых где-то позади, чтобы вернуться к мертвым телам.
В голове у меня все смешалось. Безвольной тряпичной куклой я сидел, привалившись к стене, и тихонько поскуливал. Моя ладонь лежала поверх кисти сына, изрезанной ножом, с торчавшими из-под лоскутов кожи бледно-розовыми косточками.
Утром дочка сбежала со второго этажа, помолчала, буравя меня многозначительным взглядом, а потом спросила:
— Папа, что вы с мамой решили насчет покупки струйника? Матричная стрекоталка из меня уже все нервы вытянула, а мне ведь курсовые и рефераты печатать.
— Нормально все со стрекоталкой твоей матричной, — выступил с отповедью сын.
— Папа, не слушай ее. На чернилах для струйника разорение сплошное.
Он с хитринкой подмигнул мне. Только я знал, что новенький струйный принтер стоит в его комнате. Спрятал до декабря, чтобы подарить сестре на ее день рождения. Не помню, сказал я что-нибудь дочери или отмолчался.
Дочка! Где она? Что с ней?
В следующий миг со второго этажа, где царила тишина, раздался крик моей дочери, пронзительный, душераздирающий. Оторопь стремительно схлынула, не оставив следа. В мгновенье ока я вскочил на ноги и полетел вверх по лестнице. Слыша, как к крикам дочки добавились звуки ударов, топот ног и рявкающий совершенно ненормальный голос незнакомца.
— Я оторву тебе чертовы руки, сучка! — хрипел и рычал убийца.
— Сначала размолочу в мясо каждый палец, а потом оторву руки!
Он говорил что-то еще, но пульсация крови в висках отдавалась шумом в моей голове, мешала разобрать слова. К тому же большую часть его речи, наполненной матом и уголовным жаргоном, я не понимал.
Носки соскочили с края последней ступени, и, суетливо выставив руки вперед, я растянулся на полу. В ладони и в грудь тут же впились бритвенно острые осколки стеклянного стакана из комнаты дочери. Наверное, побеспокоенная шумом внизу моя дочь столкнулась с убийцей именно здесь. Наверное, именно тут началась ее схватка.
На полученные раны я не обратил никакого внимания и толком их не почувствовал. Не ощутил боли и тогда, когда, поднимаясь, напоролся коленями на другие осколки. Я перестал представлять какую-либо ценность. Только моя помощь, только моя защита единственного уцелевшего члена семьи имели значение.
Послышался удар. За ним последовал хруст, громкий и страшный, несмотря на то, что был он более всего похож на треск сухой доски, разламываемой пополам. Я вломился в комнату. Распахиваясь, дверь снесла упор ограничителя и опрокинула комод, чьи ящики выскочили, сложились с грохотом. По полу покатилась сплющенная и растрескавшаяся дверная ручка.
— Папка! — сдавленно простонала моя девочка, прижатая к кровати неряшливым мужиком.
А может, это был парень лет двадцати пяти или тридцати, но сильно потрепанный, с нездоровым испитым лицом. Первое, что бросилось в глаза: блекло-черные, местами расплывшиеся перстни, вытатуированные на пальцах убийцы. Он сидел верхом на моей дочери с занесенным над головой кухонным молотком. Промедли я, задержись еще немного, и такой хруст, как донесшийся до меня чуть ранее, уже не был бы треском кровати.
В прыжке я снес убийцу и замолотил кулаками, изредка попадая в цель.
Кухонный молоток вылетел из лапы противника и отскочил в сторону. Мы схватились не на жизнь, а на смерть, будто измученные и обозленные солдаты на передовой. Тела наши сплелись, мы извивались, закидывая ноги друг на друга, чтобы прижать, придавить, подмять под себя и, оказавшись сверху, размозжить затылок неприятеля мощным ударом.
Несколько раз я укусил убийцу, при этом не разжимал челюсти, а пытался во что бы то ни стало вырвать кусок мяса из ненавистного тела. Случись такое до этих пор, я счел бы желание разорвать человека зубами чем-то ненормальным и постыдным. Теперь же я жаждал впиться убийце в горло да как можно глубже.
Мы молотили друг друга с неистовством, с таким остервенением, какое, вероятно, чуждо даже диким зверям. Не помню, дрался ли я когда-нибудь в прошлом. Скорее всего, нет. Но с убийцей своих близких я бился как в некой третьесортной киношке, что так любил в детстве смотреть в видеосалонах мой сын.
Убийца изловчился и, вывернувшись из моих объятий, дважды мощно приложился локтем к моим губам, разбив их. Я же оставался в долгу недолго. Противник отвел голову, силясь избежать захвата за ухо, и тем самым предоставил мне отличную возможность чуть увеличить дистанцию, чтобы как следует замахнуться и реализовать задуманное. Мой кулак достиг его лица.
Я не возражал против поездки, скажем, в субботу, однако в ответ неопределенно мотнул головой. Боже, ведь я ничего не ответил сыну.
И жене я тоже ничего не ответил на ее вопрос:
— Что будем готовить завтра? Тебе чего бы хотелось?
Пожав плечами, я ушел. Навсегда оставил живых где-то позади, чтобы вернуться к мертвым телам.
В голове у меня все смешалось. Безвольной тряпичной куклой я сидел, привалившись к стене, и тихонько поскуливал. Моя ладонь лежала поверх кисти сына, изрезанной ножом, с торчавшими из-под лоскутов кожи бледно-розовыми косточками.
Утром дочка сбежала со второго этажа, помолчала, буравя меня многозначительным взглядом, а потом спросила:
— Папа, что вы с мамой решили насчет покупки струйника? Матричная стрекоталка из меня уже все нервы вытянула, а мне ведь курсовые и рефераты печатать.
— Нормально все со стрекоталкой твоей матричной, — выступил с отповедью сын.
— Папа, не слушай ее. На чернилах для струйника разорение сплошное.
Он с хитринкой подмигнул мне. Только я знал, что новенький струйный принтер стоит в его комнате. Спрятал до декабря, чтобы подарить сестре на ее день рождения. Не помню, сказал я что-нибудь дочери или отмолчался.
Дочка! Где она? Что с ней?
В следующий миг со второго этажа, где царила тишина, раздался крик моей дочери, пронзительный, душераздирающий. Оторопь стремительно схлынула, не оставив следа. В мгновенье ока я вскочил на ноги и полетел вверх по лестнице. Слыша, как к крикам дочки добавились звуки ударов, топот ног и рявкающий совершенно ненормальный голос незнакомца.
— Я оторву тебе чертовы руки, сучка! — хрипел и рычал убийца.
— Сначала размолочу в мясо каждый палец, а потом оторву руки!
Он говорил что-то еще, но пульсация крови в висках отдавалась шумом в моей голове, мешала разобрать слова. К тому же большую часть его речи, наполненной матом и уголовным жаргоном, я не понимал.
Носки соскочили с края последней ступени, и, суетливо выставив руки вперед, я растянулся на полу. В ладони и в грудь тут же впились бритвенно острые осколки стеклянного стакана из комнаты дочери. Наверное, побеспокоенная шумом внизу моя дочь столкнулась с убийцей именно здесь. Наверное, именно тут началась ее схватка.
На полученные раны я не обратил никакого внимания и толком их не почувствовал. Не ощутил боли и тогда, когда, поднимаясь, напоролся коленями на другие осколки. Я перестал представлять какую-либо ценность. Только моя помощь, только моя защита единственного уцелевшего члена семьи имели значение.
Послышался удар. За ним последовал хруст, громкий и страшный, несмотря на то, что был он более всего похож на треск сухой доски, разламываемой пополам. Я вломился в комнату. Распахиваясь, дверь снесла упор ограничителя и опрокинула комод, чьи ящики выскочили, сложились с грохотом. По полу покатилась сплющенная и растрескавшаяся дверная ручка.
— Папка! — сдавленно простонала моя девочка, прижатая к кровати неряшливым мужиком.
А может, это был парень лет двадцати пяти или тридцати, но сильно потрепанный, с нездоровым испитым лицом. Первое, что бросилось в глаза: блекло-черные, местами расплывшиеся перстни, вытатуированные на пальцах убийцы. Он сидел верхом на моей дочери с занесенным над головой кухонным молотком. Промедли я, задержись еще немного, и такой хруст, как донесшийся до меня чуть ранее, уже не был бы треском кровати.
В прыжке я снес убийцу и замолотил кулаками, изредка попадая в цель.
Кухонный молоток вылетел из лапы противника и отскочил в сторону. Мы схватились не на жизнь, а на смерть, будто измученные и обозленные солдаты на передовой. Тела наши сплелись, мы извивались, закидывая ноги друг на друга, чтобы прижать, придавить, подмять под себя и, оказавшись сверху, размозжить затылок неприятеля мощным ударом.
Несколько раз я укусил убийцу, при этом не разжимал челюсти, а пытался во что бы то ни стало вырвать кусок мяса из ненавистного тела. Случись такое до этих пор, я счел бы желание разорвать человека зубами чем-то ненормальным и постыдным. Теперь же я жаждал впиться убийце в горло да как можно глубже.
Мы молотили друг друга с неистовством, с таким остервенением, какое, вероятно, чуждо даже диким зверям. Не помню, дрался ли я когда-нибудь в прошлом. Скорее всего, нет. Но с убийцей своих близких я бился как в некой третьесортной киношке, что так любил в детстве смотреть в видеосалонах мой сын.
Убийца изловчился и, вывернувшись из моих объятий, дважды мощно приложился локтем к моим губам, разбив их. Я же оставался в долгу недолго. Противник отвел голову, силясь избежать захвата за ухо, и тем самым предоставил мне отличную возможность чуть увеличить дистанцию, чтобы как следует замахнуться и реализовать задуманное. Мой кулак достиг его лица.
Страница
4 из 6
4 из 6
