Добавить в моё избранное
18 мин, 29 сек 5081
Обида жгла изнутри, мир казался конечным, его граница пролегла прямо по краю светотени на лестничной площадке. Выносить жар внутри Евдокии становилось всё тяжелее, слёзы не облегчали и не охлаждали его. Сгорая в отчаянии, как сгорает сухая трава в огне степного пожара, она не замечала, что одна за другой принимаются нервно моргать подъездные лампы, что неспешные тени шевелятся в углах, и откуда-то несёт неприятным, сырым сквозняком.
Шаги отрезвили. Кто-то поднимался снизу — в пятиэтажке не было лифта. Торопясь привести себя в порядок Евдокия растёрла зло лицо, и вдруг поймала себя на том, что отчаяние уступило место мысли: «Тот, кто позволяет себе так поступать с другим — жизни не достоин! Я хочу, чтобы он умер!» Осознание, до такой степени простое и понятное, пришедшееся явно ко времени и месту, принесло облегчение.
Шаги зазвучали быстрее.
Тяжёлое дыхание могло принадлежать пожилому человеку. Лишь неравномерное постукивание Евдокия никак не смогла классифицировать. Ещё накануне она побоялась бы встречи с незнакомцем на полутёмной лестнице, а сейчас, поглощённая таким простым ответом на свои вопросы, принялась методично собирать вещи, вывалившиеся на ступени, и засовывать их в сумку.
Когда незнакомец появился на нижней лестничной площадке, Евдокия, наконец, разглядела его в умирающем круге света. Высокий и широкоплечий старик в длинном плаще, держащий в руке массивную трость, спокойно смотрел на неё снизу вверх. Его невозмутимое лицо вдруг вызвало у Евдокии приступ дикой душащей злобы. Наверняка и этот старик в бытность свою был причиной отчаяния и страха какой-нибудь девушки, а то и не одной! Любой из них достоин смерти! Любой!
Незнакомец усмехнулся.
— Все образуется, дочка, — сказал он негромко, и по спине Евдокии пробежали мурашки.
— Не плачь по нему, он твоих слёз не достоин!
— Откуда? — растерянно спросила Евдокия.
Старик неожиданно перемахнул несколько ступеней и оказался рядом. Его горячее дыхание обожгло ей скулы, как давеча ненависть обжигала душу. Властным жестом он взял Евдокию за подбородок и запрокинул лицо. Только тут она обратила внимание на его глаза. Они были до того чёрными, что зрачок смешивался с радужкой. И в этой черноте безвозвратно тонули искры света психованных ламп.
— Дитя! — нежно сказал он, коснувшись губами её лба.
И неспешно пошёл вверх, не оглядываясь, постукивая металлическим наконечником трости по ступеням.
Ошеломлённая Евдокия постояла пару минут, прислушиваясь к себе, а затем резко развернулась, и взлетела по ступенькам вверх, желая догнать странного собеседника. Но на лестнице никого не было. И ни одна дверь не скрипела, ни хлопала, ни жевала ключ зубастым ртом замка.
Выходя из подъезда, девушка невольно посмотрела на окна, свету в которых недавно так радовалась. Новое, скользкое, холодное чувство зашевелилось в душе.
«Чтоб ты сдох!» Ранее она не позволила бы себе сказать это даже таракану. А тут сказала! С толком, с чувством, сквозь стиснутые зубы.
Лоб чесался. Придя домой, Евдокия обнаружила на коже две красные полосы. Под утро они прошли, и она постаралась забыть и о вечере, и о странном старике, и о том, чего желала когда-то дорогому человеку… Вот только в глаза своему отражению она больше не смотрит.
Щетина больно дерёт волосы, словно зацепилась за что-то. Евдокия дёргает щётку, просовывает под неё пальцы, и неожиданно нащупывает на голове шишку. Уплотнение оканчивается таким острым концом, что деревянное основание щётки осело на нём, как корабль на мели.
Вспоминается сломанная накануне расческа.
Трясущимися руками Евдокия достаёт из сумочки зеркальце и пытается, встав перед зеркалом в ванной, разглядеть странные образования, которых обнаруживается два. Кожистые уплотнения размером примерно три на три сантиметра, под которыми прощупывается чрезвычайно твёрдая основа. Из покрасневших валиков по центру уплотнений выглядывают граненые острия чёрного материала, больше похожего на гранит. Евдокия роняет зеркальце в раковину и ошеломлённо садится на край ванной. Симптомы не похожи на симптомы ни одной известной ей кожной болезни. Хорошо, что пышные от природы волосы пока скрывают изъяны от глаз любопытных. Пока?
Увы, зеркальцу конец. Куски стекла сгрудились вокруг затычки слива. Евдокия задумчиво выбирает их длинными пальцами, пока не накалывается на особенно острый осколок. Отдёргивает руку, смотрит непонимающе. Нет следа на коже — ни прокола, ни царапины, ни капельки крови. Да что ж такое? На миг ожигает кожу на лбу чужим поцелуем, по плечам будто гуляют чьи-то холодные пальцы, массируют лопатки… Что происходит? Что?!
Река ворочается в гранитном ложе огромной змеёй с мокрой шкурой. Ни головы, ни хвоста Уробороса не видно, но город взят им в кольцо, поделён бесчисленными изгибами на части. На набережной сыро и ветрено.
Шаги отрезвили. Кто-то поднимался снизу — в пятиэтажке не было лифта. Торопясь привести себя в порядок Евдокия растёрла зло лицо, и вдруг поймала себя на том, что отчаяние уступило место мысли: «Тот, кто позволяет себе так поступать с другим — жизни не достоин! Я хочу, чтобы он умер!» Осознание, до такой степени простое и понятное, пришедшееся явно ко времени и месту, принесло облегчение.
Шаги зазвучали быстрее.
Тяжёлое дыхание могло принадлежать пожилому человеку. Лишь неравномерное постукивание Евдокия никак не смогла классифицировать. Ещё накануне она побоялась бы встречи с незнакомцем на полутёмной лестнице, а сейчас, поглощённая таким простым ответом на свои вопросы, принялась методично собирать вещи, вывалившиеся на ступени, и засовывать их в сумку.
Когда незнакомец появился на нижней лестничной площадке, Евдокия, наконец, разглядела его в умирающем круге света. Высокий и широкоплечий старик в длинном плаще, держащий в руке массивную трость, спокойно смотрел на неё снизу вверх. Его невозмутимое лицо вдруг вызвало у Евдокии приступ дикой душащей злобы. Наверняка и этот старик в бытность свою был причиной отчаяния и страха какой-нибудь девушки, а то и не одной! Любой из них достоин смерти! Любой!
Незнакомец усмехнулся.
— Все образуется, дочка, — сказал он негромко, и по спине Евдокии пробежали мурашки.
— Не плачь по нему, он твоих слёз не достоин!
— Откуда? — растерянно спросила Евдокия.
Старик неожиданно перемахнул несколько ступеней и оказался рядом. Его горячее дыхание обожгло ей скулы, как давеча ненависть обжигала душу. Властным жестом он взял Евдокию за подбородок и запрокинул лицо. Только тут она обратила внимание на его глаза. Они были до того чёрными, что зрачок смешивался с радужкой. И в этой черноте безвозвратно тонули искры света психованных ламп.
— Дитя! — нежно сказал он, коснувшись губами её лба.
И неспешно пошёл вверх, не оглядываясь, постукивая металлическим наконечником трости по ступеням.
Ошеломлённая Евдокия постояла пару минут, прислушиваясь к себе, а затем резко развернулась, и взлетела по ступенькам вверх, желая догнать странного собеседника. Но на лестнице никого не было. И ни одна дверь не скрипела, ни хлопала, ни жевала ключ зубастым ртом замка.
Выходя из подъезда, девушка невольно посмотрела на окна, свету в которых недавно так радовалась. Новое, скользкое, холодное чувство зашевелилось в душе.
«Чтоб ты сдох!» Ранее она не позволила бы себе сказать это даже таракану. А тут сказала! С толком, с чувством, сквозь стиснутые зубы.
Лоб чесался. Придя домой, Евдокия обнаружила на коже две красные полосы. Под утро они прошли, и она постаралась забыть и о вечере, и о странном старике, и о том, чего желала когда-то дорогому человеку… Вот только в глаза своему отражению она больше не смотрит.
Щетина больно дерёт волосы, словно зацепилась за что-то. Евдокия дёргает щётку, просовывает под неё пальцы, и неожиданно нащупывает на голове шишку. Уплотнение оканчивается таким острым концом, что деревянное основание щётки осело на нём, как корабль на мели.
Вспоминается сломанная накануне расческа.
Трясущимися руками Евдокия достаёт из сумочки зеркальце и пытается, встав перед зеркалом в ванной, разглядеть странные образования, которых обнаруживается два. Кожистые уплотнения размером примерно три на три сантиметра, под которыми прощупывается чрезвычайно твёрдая основа. Из покрасневших валиков по центру уплотнений выглядывают граненые острия чёрного материала, больше похожего на гранит. Евдокия роняет зеркальце в раковину и ошеломлённо садится на край ванной. Симптомы не похожи на симптомы ни одной известной ей кожной болезни. Хорошо, что пышные от природы волосы пока скрывают изъяны от глаз любопытных. Пока?
Увы, зеркальцу конец. Куски стекла сгрудились вокруг затычки слива. Евдокия задумчиво выбирает их длинными пальцами, пока не накалывается на особенно острый осколок. Отдёргивает руку, смотрит непонимающе. Нет следа на коже — ни прокола, ни царапины, ни капельки крови. Да что ж такое? На миг ожигает кожу на лбу чужим поцелуем, по плечам будто гуляют чьи-то холодные пальцы, массируют лопатки… Что происходит? Что?!
Река ворочается в гранитном ложе огромной змеёй с мокрой шкурой. Ни головы, ни хвоста Уробороса не видно, но город взят им в кольцо, поделён бесчисленными изгибами на части. На набережной сыро и ветрено.
Страница
3 из 6
3 из 6
