17 мин, 45 сек 12363
Кроме того, система бредовых идей может разрастаться, укрепляться. Но резкая смена «генеральной линии» практически невозможна.
— На самом деле возможна, — перебил профессор.
— На поздних этапах психика бредящего больного не справляется с нагрузкой, и целые куски сюжета начинают выпадать из выдуманной реальности. Но, как я понимаю, это не про наш случай?
— Не про наш. Пациент находится в маниакальном состоянии. У него хватило сил отрезать себе часть ноги, не впадая в болевой шок. Все свои звонки он совершал, не обращая внимания на кровоточащую культю.
— И сколько звонков он успел сделать за один вечер?
— Около сотни. Вечером он провел себе ампутацию, всю ночь сидел у телефона и названивал по незнакомым номерам. И если бы случайно не дозвонился в местное РОВД, его бы так и не нашли.
— Поражает, не правда ли? Такое усердие.
— Нет, профессор. Это как раз типично. Я хочу всё же вернуться к смене сюжета и эмоциональному фону. Пациент одержим идеей картонного человека. Он боится собственного творения, и этот страх побуждает к «адекватным» действиям. Его агрессия, звонки, ругань по телефону — всё это напоминает защитный ритуал, как будто это всего лишь невроз. Полная конгруэнтность бреда и аффекта! А ведь наши пациенты обычно рассказывают о своих воображаемых преследователях с легкой улыбкой, располагая к себе и изо всех сил вовлекая собеседника внутрь бредовой реальности. Особенно в маниакальной фазе. «Меня хотят убить родственники, хихихи, ой, какая радость». Вольнов не такой.
— Да, это Вы верно подметили. Конгруэнтность бреда и эмоционального фона. А если взять его телефонную ругань как отдельный феномен. На копролаллию тянет?
— Не тянет. Его брань занимает вполне конкретное место в процесс общения. Пациент адекватно, с его точки зрения, реагирует на равнодушие собеседников. И удовольствия никакого от произнесения нецензурных слов не получает.
— Вот! Я не ошибался в Вас, Аннушкин. Вы сумели найти в странных действиях больного стержень адекватности. Значит, дальнейший анализ случая имеет смысл. Вот только я так и не увидел смены сюжета.
— Её трудно заметить. Я это понял скорее на интуитивном уровне. Сначала этот картонный человек был сам по себе, и эту внешнюю угрозу пациент хотел отвести от других людей. Но потом что-то произошло. И тот же самый образ стал внутренним.
— Пациент смог овладеть объектом бреда?
— Не думаю. Он скорее смирился с его существованием.
— Тогда где же тут смена сюжета?
— Пациент из наблюдателя стал созерцателем.
Профессор Кибиц посмотрел на Игнатия поверх очков. Вся мимика старшего по званию выражала явное неодобрение. Слишком явное, чтобы не быть постановочным отражением самоиронии.
— Аннушкин! Давайте попроще. Мы не после фуршета.
— Давайте я лучше запись включу дальше. Предоставлю слово пациенту.
— Евгений, а Вы видели картонного человека?
— Думаю, что сегодня я попробую его видеть.
— Откуда же Вы знаете, что он есть?
— Я его заметил!
— Где?
— О, доктор! Ты не поймёшь. Когда ты видишь темноту, где-то на краю скачут образы. А чуть дальше, за краем, опять темнота. Я всегда любуюсь темнотой перед сном. Когда еще не спишь, но уже не можешь открыть глаза, словно их засыпало песком. Но однажды я заметил, что темнота за краем отличается. Она настоящая.
— А как Вы достигаете края?
— Просто смотрю и жду, когда появятся образы. Потом перевожу взгляд чуть в сторону.
— То есть Вы просто закрываете глаза и смотрите?
— Да. А потом начинаю замечать.
— И что же Вы заметили?
— Много интересного. Там целый мир. Он пустой. Но интересный.
— Хорошо. Мир пустой. А как туда попал картонный человек?
— Доктор, ты дебилушко. Я же сказал, что он там всегда был. И есть.
— И сейчас есть? То есть я могу увидеть?
— Не можешь. Потому что сегодня его буду видеть только я.
— Хм… а заметить?
— Можешь! И я его сначала заметил. Смотрел-смотрел в темноту, а он взял и пробежал мимо. Далеко и быстро. В следующую ночь он был ближе. Потом ещё ближе.
— Хорошо. Давайте я тоже попробую его заметить. Я закрываю глаза и?
— Ты неправильно смотришь.
— Но мои глаза закрыты.
— Ты неправильно смотришь.
— А куда надо смотреть? Сюда?
— Ты неправильно смотришь.
— И здесь нам пришлось прервать собеседование. Так повторялось еще два раза.
— И где же тут персеверации? Где отказ от общения? — профессор испытующе смотрел на Аннушкина.
— Он же пытался научить Вас, как надо правильно смотреть.
— Не думаю. Похоже, что он просто боялся, что я на самом деле смогу заметить этого картонного человека. И что я не пойму разницы между «заметить» и «увидеть».
— А Вы эту разницу поняли?
— На самом деле возможна, — перебил профессор.
— На поздних этапах психика бредящего больного не справляется с нагрузкой, и целые куски сюжета начинают выпадать из выдуманной реальности. Но, как я понимаю, это не про наш случай?
— Не про наш. Пациент находится в маниакальном состоянии. У него хватило сил отрезать себе часть ноги, не впадая в болевой шок. Все свои звонки он совершал, не обращая внимания на кровоточащую культю.
— И сколько звонков он успел сделать за один вечер?
— Около сотни. Вечером он провел себе ампутацию, всю ночь сидел у телефона и названивал по незнакомым номерам. И если бы случайно не дозвонился в местное РОВД, его бы так и не нашли.
— Поражает, не правда ли? Такое усердие.
— Нет, профессор. Это как раз типично. Я хочу всё же вернуться к смене сюжета и эмоциональному фону. Пациент одержим идеей картонного человека. Он боится собственного творения, и этот страх побуждает к «адекватным» действиям. Его агрессия, звонки, ругань по телефону — всё это напоминает защитный ритуал, как будто это всего лишь невроз. Полная конгруэнтность бреда и аффекта! А ведь наши пациенты обычно рассказывают о своих воображаемых преследователях с легкой улыбкой, располагая к себе и изо всех сил вовлекая собеседника внутрь бредовой реальности. Особенно в маниакальной фазе. «Меня хотят убить родственники, хихихи, ой, какая радость». Вольнов не такой.
— Да, это Вы верно подметили. Конгруэнтность бреда и эмоционального фона. А если взять его телефонную ругань как отдельный феномен. На копролаллию тянет?
— Не тянет. Его брань занимает вполне конкретное место в процесс общения. Пациент адекватно, с его точки зрения, реагирует на равнодушие собеседников. И удовольствия никакого от произнесения нецензурных слов не получает.
— Вот! Я не ошибался в Вас, Аннушкин. Вы сумели найти в странных действиях больного стержень адекватности. Значит, дальнейший анализ случая имеет смысл. Вот только я так и не увидел смены сюжета.
— Её трудно заметить. Я это понял скорее на интуитивном уровне. Сначала этот картонный человек был сам по себе, и эту внешнюю угрозу пациент хотел отвести от других людей. Но потом что-то произошло. И тот же самый образ стал внутренним.
— Пациент смог овладеть объектом бреда?
— Не думаю. Он скорее смирился с его существованием.
— Тогда где же тут смена сюжета?
— Пациент из наблюдателя стал созерцателем.
Профессор Кибиц посмотрел на Игнатия поверх очков. Вся мимика старшего по званию выражала явное неодобрение. Слишком явное, чтобы не быть постановочным отражением самоиронии.
— Аннушкин! Давайте попроще. Мы не после фуршета.
— Давайте я лучше запись включу дальше. Предоставлю слово пациенту.
— Евгений, а Вы видели картонного человека?
— Думаю, что сегодня я попробую его видеть.
— Откуда же Вы знаете, что он есть?
— Я его заметил!
— Где?
— О, доктор! Ты не поймёшь. Когда ты видишь темноту, где-то на краю скачут образы. А чуть дальше, за краем, опять темнота. Я всегда любуюсь темнотой перед сном. Когда еще не спишь, но уже не можешь открыть глаза, словно их засыпало песком. Но однажды я заметил, что темнота за краем отличается. Она настоящая.
— А как Вы достигаете края?
— Просто смотрю и жду, когда появятся образы. Потом перевожу взгляд чуть в сторону.
— То есть Вы просто закрываете глаза и смотрите?
— Да. А потом начинаю замечать.
— И что же Вы заметили?
— Много интересного. Там целый мир. Он пустой. Но интересный.
— Хорошо. Мир пустой. А как туда попал картонный человек?
— Доктор, ты дебилушко. Я же сказал, что он там всегда был. И есть.
— И сейчас есть? То есть я могу увидеть?
— Не можешь. Потому что сегодня его буду видеть только я.
— Хм… а заметить?
— Можешь! И я его сначала заметил. Смотрел-смотрел в темноту, а он взял и пробежал мимо. Далеко и быстро. В следующую ночь он был ближе. Потом ещё ближе.
— Хорошо. Давайте я тоже попробую его заметить. Я закрываю глаза и?
— Ты неправильно смотришь.
— Но мои глаза закрыты.
— Ты неправильно смотришь.
— А куда надо смотреть? Сюда?
— Ты неправильно смотришь.
— И здесь нам пришлось прервать собеседование. Так повторялось еще два раза.
— И где же тут персеверации? Где отказ от общения? — профессор испытующе смотрел на Аннушкина.
— Он же пытался научить Вас, как надо правильно смотреть.
— Не думаю. Похоже, что он просто боялся, что я на самом деле смогу заметить этого картонного человека. И что я не пойму разницы между «заметить» и «увидеть».
— А Вы эту разницу поняли?
Страница
3 из 6
3 из 6