Добавить в моё избранное
17 мин, 31 сек 12923
Но, присмотревшись, понял, что цыган всё же едва заметно дышит.
Тем временем кузнец, разворошив искалеченную плоть щепкой, добрался до пятака и сжал его клещами. С очевидным усилием, будто пятак весил целый пуд, кузнец поднял клещи и, держа их перед собой на вытянутых напряжённых руках, понёс их к самовару, стоявшему в круглой яме у плетня.
Как только он приблизился — старик, наготове лежавший на краю ямы, тотчас поднял крышку самовара, в который кузнец, ослабив хват клещей, бросил монету.
Медяк с оглушительным звоном упал на дно самовара.
Старик, стоя на коленях, скрестил руки на груди и принялся быстро кланяться, касаясь головой края ямы. При каждом поклоне он откусывал от края небольшой кусок земли и, не жуя, проглатывал.
В самоваре послышалось негромкое шипение и шорох. Постепенно они усиливались, и к этим звукам начало прибавляться булькание, вскоре их полностью заглушившее. Что-то громко и сильно заколотило изнутри, в стенках стали появляться выпуклости, а сам самовар начал заметно покачиваться, несколько раз чуть не упав.
Пётр обеспокоенно стал озираться по сторонам.
«Не боись, не выбьется!» — обнадёжил того старик, безуспешно пытаясь придать голосу уверенность.
«Петуха тащити-и-и! Петуха-а-а-а!» — завопила внезапно старуха.
Внучки бросились к избе и скрылись в глубине двора.
Довольно скоро они возвратились, волоча за собой истошно орущего петуха, до полной неподвижности запутавшегося в накинутой на него сети.
Кузнец, прихватив портняжные ножницы, заспешил к ним навстречу.
«Не сломи токо, родненькай!» — запричитала жалобно старуха.
Кузнец не обратил на неё никакого внимания и лишь сплюнул в сторону.
Назад он вернулся довольно скоро — с охапкой перьев, выстриженных из петушиного хвоста. Подойдя к яме, он связал их куском проволоки в подобие банного веника и начал им, приговаривая на незнакомом языке что-то грозное, хлестать наотмашь самовар. Тот, сильно дёрнувшись несколько раз, постепенно затих.
«Едут! Е-е-е-дут! Везут!» — закричал кто-то вдруг высоким дребезжащим голосом.
Из-за холма показались две еле двигавшихся телеги. В них темнело что-то большое.
«Слава ти прочноё!» — всхлипнула старуха и уткнулась лицом в локоть.
Внучки наконец небрежно занялись освобождением надрывно голосящего петуха.
Телеги остановились недалеко от ямы. В каждой находилось по два муравейника, стоявших на грубо сколоченных носилках. Мужики подбежали к телегам и стали осторожно выгружать муравейники и ставить их по краям ямы — так, что они образовали как бы крест с ямой в середине.
Из-за угла избы выехала ещё одна телега. В ней были большая бочка и местный поп.
«Вот ведь оно как! Не уклонился! А всё попрекали — самосвят, раскольник… Или расстрига?» — размышлял Пётр, удивлённо глядя на попа.
За телегой шли певшие вполголоса бабы с коромыслами на плечах. У первой на концы коромысла было насажено по свиной голове, у второй — по бараньей, а у третьей — по козлиной. У прочих были деревянные вёдра с чем-то тяжёлым внутри.
Бочку под руководством учителя поставили на землю на равном расстоянии от ямы и цыгана. Недалеко от бочки бабы встали одна за другой в ряд и умолкли.
Поп хлопнул в ладоши и закрыл глаза.
Все замерли и сосредоточились, повторяя про себя нечто важное.
Наконец, глубоким грудным голосом, кротко, но громко, поп объявил: «Ну, зачнём, земле во славу!».
Бабы стали подходить по одной к бочке и наполнять её тем, что принесли. Сперва — головами скота. Затем из вёдер — пшённой кашей, еловыми шишками, утиными яйцами, картофельными ростками, лягушачьей икрой, пирожками с мухами, собачьими хвостами и гнилыми грибами.
Отходя, каждая плевала в левый глаз стоявшему рядом с попом Петру.
«Так надо!» — твердил он про себя.
После баб к бочке приблизился староста и начал в неё лить из большой синей бутыли что-то мутное.
«Первач самый точный, полгода копил!» — не утерпев, сообщил он неизвестно кому.
Поп строго посмотрел на старосту, и тот, покраснев, молча долил из бутылки остатки.
Отступив от бочки, староста дотронулся до лба Петра разогнутой подковой.
«Значит всё решено» — обречённо понял Пётр.
Поп достал откуда-то небольшую шкатулку, грубо вырезанную из чёрного как уголь камня, и открыл её крышку с непонятным рисунком на поверхности. Учитель положил в шкатулку немного сухого мха, который тут же задымился и начал гореть. Поп зажёг от появившегося огня тонкую сальную свечу, изогнутую в нескольких местах, и бросил её в бочку. Из неё наружу мгновенно вырвалось голубое прозрачное пламя.
К бочке подбежало несколько мужиков с длинными берёзовыми поленьями, которыми принялись в каком-то упоении мять её содержимое, не обращая внимания на огонь.
Тем временем кузнец, разворошив искалеченную плоть щепкой, добрался до пятака и сжал его клещами. С очевидным усилием, будто пятак весил целый пуд, кузнец поднял клещи и, держа их перед собой на вытянутых напряжённых руках, понёс их к самовару, стоявшему в круглой яме у плетня.
Как только он приблизился — старик, наготове лежавший на краю ямы, тотчас поднял крышку самовара, в который кузнец, ослабив хват клещей, бросил монету.
Медяк с оглушительным звоном упал на дно самовара.
Старик, стоя на коленях, скрестил руки на груди и принялся быстро кланяться, касаясь головой края ямы. При каждом поклоне он откусывал от края небольшой кусок земли и, не жуя, проглатывал.
В самоваре послышалось негромкое шипение и шорох. Постепенно они усиливались, и к этим звукам начало прибавляться булькание, вскоре их полностью заглушившее. Что-то громко и сильно заколотило изнутри, в стенках стали появляться выпуклости, а сам самовар начал заметно покачиваться, несколько раз чуть не упав.
Пётр обеспокоенно стал озираться по сторонам.
«Не боись, не выбьется!» — обнадёжил того старик, безуспешно пытаясь придать голосу уверенность.
«Петуха тащити-и-и! Петуха-а-а-а!» — завопила внезапно старуха.
Внучки бросились к избе и скрылись в глубине двора.
Довольно скоро они возвратились, волоча за собой истошно орущего петуха, до полной неподвижности запутавшегося в накинутой на него сети.
Кузнец, прихватив портняжные ножницы, заспешил к ним навстречу.
«Не сломи токо, родненькай!» — запричитала жалобно старуха.
Кузнец не обратил на неё никакого внимания и лишь сплюнул в сторону.
Назад он вернулся довольно скоро — с охапкой перьев, выстриженных из петушиного хвоста. Подойдя к яме, он связал их куском проволоки в подобие банного веника и начал им, приговаривая на незнакомом языке что-то грозное, хлестать наотмашь самовар. Тот, сильно дёрнувшись несколько раз, постепенно затих.
«Едут! Е-е-е-дут! Везут!» — закричал кто-то вдруг высоким дребезжащим голосом.
Из-за холма показались две еле двигавшихся телеги. В них темнело что-то большое.
«Слава ти прочноё!» — всхлипнула старуха и уткнулась лицом в локоть.
Внучки наконец небрежно занялись освобождением надрывно голосящего петуха.
Телеги остановились недалеко от ямы. В каждой находилось по два муравейника, стоявших на грубо сколоченных носилках. Мужики подбежали к телегам и стали осторожно выгружать муравейники и ставить их по краям ямы — так, что они образовали как бы крест с ямой в середине.
Из-за угла избы выехала ещё одна телега. В ней были большая бочка и местный поп.
«Вот ведь оно как! Не уклонился! А всё попрекали — самосвят, раскольник… Или расстрига?» — размышлял Пётр, удивлённо глядя на попа.
За телегой шли певшие вполголоса бабы с коромыслами на плечах. У первой на концы коромысла было насажено по свиной голове, у второй — по бараньей, а у третьей — по козлиной. У прочих были деревянные вёдра с чем-то тяжёлым внутри.
Бочку под руководством учителя поставили на землю на равном расстоянии от ямы и цыгана. Недалеко от бочки бабы встали одна за другой в ряд и умолкли.
Поп хлопнул в ладоши и закрыл глаза.
Все замерли и сосредоточились, повторяя про себя нечто важное.
Наконец, глубоким грудным голосом, кротко, но громко, поп объявил: «Ну, зачнём, земле во славу!».
Бабы стали подходить по одной к бочке и наполнять её тем, что принесли. Сперва — головами скота. Затем из вёдер — пшённой кашей, еловыми шишками, утиными яйцами, картофельными ростками, лягушачьей икрой, пирожками с мухами, собачьими хвостами и гнилыми грибами.
Отходя, каждая плевала в левый глаз стоявшему рядом с попом Петру.
«Так надо!» — твердил он про себя.
После баб к бочке приблизился староста и начал в неё лить из большой синей бутыли что-то мутное.
«Первач самый точный, полгода копил!» — не утерпев, сообщил он неизвестно кому.
Поп строго посмотрел на старосту, и тот, покраснев, молча долил из бутылки остатки.
Отступив от бочки, староста дотронулся до лба Петра разогнутой подковой.
«Значит всё решено» — обречённо понял Пётр.
Поп достал откуда-то небольшую шкатулку, грубо вырезанную из чёрного как уголь камня, и открыл её крышку с непонятным рисунком на поверхности. Учитель положил в шкатулку немного сухого мха, который тут же задымился и начал гореть. Поп зажёг от появившегося огня тонкую сальную свечу, изогнутую в нескольких местах, и бросил её в бочку. Из неё наружу мгновенно вырвалось голубое прозрачное пламя.
К бочке подбежало несколько мужиков с длинными берёзовыми поленьями, которыми принялись в каком-то упоении мять её содержимое, не обращая внимания на огонь.
Страница
4 из 8
4 из 8
