Гомункулус

Бармен неопределенно пожал плечами, кивнув куда-то в сторону.

Не знаю… Радио это.

А, — сказал Сергеев, положив блюдце на стойку.

Бармен встряхнул шейкер в последний раз, двумя пальцами стянул с верхней рамы висевший вверх донышком длинный узкий бокал и, ловко перевернув его, опустил на стойку. Затем отвинтил крышку шейкера и перелил в него коктейль тонкой густой и темной струйкой.

Он работал сосредоточенно, почти автоматически.

С непроницаемым лицом он движением фокусника вынул откуда-то соковыжималку и целый апельсин со снятой кожурой.

Он стремительно выдавил горчицу на кончик ножа и очистил его о край бокала.

Он вылил туда же полстакана минеральной воды.

Он высыпал цедру и чеснок… Сергеев следил за его манипуляциями со смешанным чувством восхищения и зависти. Быстрые летящие движения его рук гипнотизировали.

Когда он бросил в коктейль соду, содержимое бокала легко зашипело, подбрасывая вверх невесомые искорки света. Бармен улыбнулся и взял его за горлышко. Его рука, вцепившаяся в бокал тонкими пальцами, стала похожа на гротескного паука, раскачивающегося над пламенем горелки, как над жертвенным огнем. Сергеев почему-то подумал о Древнем Риме и храмах Авесты, историю которых изучал на втором курсе, но вовремя спохватился:

Постой!

Чего ты?

Бармен убрал бокал от огня.

Он просил еще это вот туда подбросить… Чего это? — спросил бармен, принимая из рук Сергеева корешок.

Мана… манда… марда, короче, какая-то.

Сергеев честно пытался вспомнить латинское название, но не смог.

Махнув рукой, он сказал:

Типа женьшеня, одним словом. Ее туда же надо положить.

Бармен с сомнением осмотрел корешок и даже понюхал его.

Давай, давай, — подбодрил его Сергеев, — Мужик хочет так… Дело хозяйское, — философски заметил бармен, осторожно опуская в бокал корешок.

Вот именно, — сказал Сергеев, облокачиваясь о стойку.

Женский голос продолжал:

Самое главное сказку не спугнуть Миру бескрайнему окна распахнуть Мчится мой парусник мчится мой парусник Словно отправился в сказочный путь… Сергеев покачивал в такт двумя сложенными пальцами. Бармен медленно поворачивал над пламенем бокал, в котором, погруженный в мутную жидкость, плавал корешок, напоминавший крошечного человека. Оба они следили за тем, как со дна стали подниматься редкие очереди пузырьков, лавируя между кусочками цедры, чеснока и горчичными лохмотьями. Дольки мандарина сгрудились у самой кромки жидкости, скрыв от глаз верхнюю часть корешка, похожую на голову. Они толкались там, заставляя его двигаться, и от этого казалось, что человечек исполняет какой-то дерганый танец в своей спиртовой ванне… Все то, что колыхалось в бокале в волнах тепла за тонкими прозрачными стенками, было своеобразным микрокосмом, и наблюдение за его суетливой жизнью сковывало внимание. Сергеев даже впал в оцепенение, то ли захваченный самим процессом, то ли под влиянием музыки, и, когда смолкли последние ноты, непроизвольно дернул головой, словно проснувшись.

Корешок теперь заметно шевелился.

Сначала Сергеев подумал, что он размяк в ядреной смеси крепких напитков, и просто колыхается, как водоросль, но, присмотревшись внимательнее, оторопел. Корешок двигал ногами, как крошечный пловец. Кроме того, у него обнаружилась пара тонких рук, похожих на нити, и Сергеев мог поклясться, что они оканчивались микроскопическими ладонями. Человечек греб ими вокруг себя вполне ясными и узнаваемыми движениями. Лишь голова его по-прежнему скрывалась в мандариновых дольках… Смотри, а… — непроизвольно сказал Сергеев, не сводя глаз с бокала.

Бармен тоже заметил это. Он плавно убрал бокал от огня и аккуратно поставил перед собой. Потом наклонился, чтобы лучше рассмотреть.

В этот момент человечек подтянул ноги к туловищу, развел руками, освободил голову и, кувыркнувшись, нырнул на дно. Он присел там, сложив ноги, и поднял голову.

И Сергеев, и бармен одновременно раскрыли рты.

Лицо человечка было гладким, с узкой щелью вместо рта и двумя темными впадинками там, где предполагались глаза. Они походили на след от укола булавкой.

Итить твою… — сказал бармен.

… твою ж мать, — закончил за него Сергеев.

Человечек повернул голову несколько раз из стороны в сторону, как бы осматривая их.

Он был уродлив, как недоразвитый эмбрион, но очевидно совершенно реален, и спутать его движения с хаотическими движениями обыкновенного корешка теперь казалось невозможным. В них чувствовалась осмысленная воля… Тем не менее, Сергеев сказал с сомнением:

Кукла что ли?

Да ты что… — возразил бармен, — Какая кукла. Смотри он же живой, блин.

Человечек тем временем вытянул свою руку и поскреб стекло. Раздался звук, недостаточно громкий, но отчетливый и неприятный.