Белый Бархат

— Я не могу сейчас тебя отпустить. Мне нужно ещё два дара. Богиня в этот раз получит три подношения. Я так решил, и так будет.

Пламя свечей тревожно колыхнулось от отчаянного взмаха его тонких рук-теней.

— Я устал… Найди кому-нибудь другого… Я больше не смогу! — горечь в словах была такой искренней, такой живой, что на секунду мне стало неприятно.

— Увы, друг мой. Я тоже устал. Каждое воскрешение отнимает столько сил, что ты и представить себе не в состоянии. К тому же, у меня нет времени готовить нового раба. До церемонии осталось три дня.

— Почему ты сам не отправишься за дарами для своей богини?

— Потому что моя жизнь слишком ценна, чтобы рисковать ею. Именно великая Тлазолтеотл научила меня использовать для грязной работы таких, как ты.

— Будьте вы прокляты… И ты, зверь, и твоя богиня… Меня трудно вывести из себя. А уж к капризам и нытью воскресших я давно привык. Но с этим что-то было явно не так. Я никогда раньше не сталкивался с такими откровенными проявлениями недовольства. Неспеша и будто забавляясь, я натянул свою особую перчатку. Вся её кожаная поверхность была усеяна мелкими шипами. Я сунул руку в карман, нащупал там тряпичную куклу и с силой сжал… Воскресший замычал, вытаращил глаза: невероятная боль пронзила отвыкшее от чувственных ощущений тело десятками тысяч раскалённых игл. Рухнув на пол, он корчился и извивался, как раздавленная крыса. Я поднялся из кресла, обошёл стол и, продолжая сжимать куклу, несколько раз пнул тварь. Тяжёлый ботинок гулко бухал по гниющему мясу.

— Это научит тебя почтительности, грязная собака!

Помучив его немного, я перестал терзать куклу.

— Забыл, что такое боль? Я могу напомнить в любой момент! А теперь убирайся наверх отдыхать, вечером тебя ждёт работёнка.

Воскресший уполз, скрежеща зубами. Отлежится где-нибудь в сырой нише, придёт в себя — и к вечеру будет готов снова поработать на Великую Богиню.

Над полированной поверхностью стола уже вились какие-то мелкие мошки, привлечённые запахом крови. Я любовно поместил свёрток в хрустальный кувшин с бальзамическим составом. Красные облачка заклубились, смешиваясь с тягучей зеленью. Полюбовавшись этим зрелищем, я спрятал кувшин в сейф. Мне тоже пора была отдыхать. Каменная плита бесшумно опустилась вниз, открыв проход в секретную камеру. Здесь, на мраморе с бронзой, я и отдыхаю. Здесь меня никто никогда не найдёт. Да и кому придёт в голову лазить по разграбленным ещё в революцию старинным дворянским склепам? Тут нет ровным счётом ничего интересного — только крысы, пауки, рассыпаный прах да обломки гробов. А даже если и сунется кто — что с того? Уже не один бездомный бродяга сложил тут свои плебейские косточки — рядом с белой костью давно ставших пылью аристократов. Смерть не жалует незваных гостей.

Когда от солнца на небе остались только слабые розоватые мазки, я проводил воскресшего. Он покорно поплёлся за вторым даром, как бы начисто забыв о своём недавнем протесте. Но уж боль-то он не забыл… Она теперь будет жить в нём — по соседству с трупными червями, прокладывающими ходы сквозь внутренности. Новый кусок мягкой ткани лежал в кармане пальто — в белоснежный дорогой бархат будет завёрнуто то, что добудет сегодня мой раб. Клинок указывает ему дорогу — единственную возможную дорогу для воскресшего. Если я пожелаю, это дорога приведёт туда, куда воскресший стремится.

Стоя в низком мраморном портале склепа, я смотрел, как небо покрывается звёздными письменами. Город снял солнечную маску… Город накинул лёгкие ночные одежды… Город остался один на один с бездной… Под неотпускающим взглядом этой тысячеликой бездны воскресший брёл по рабочим окраинам города. Брёл сквозь напитанный дешёвым алкоголем, дерьмом и ядовитыми заводскими испарениями воздух. Шрак-шрак-шрак… Щебёнка, которой были усыпаны здешние дороги, шуршала под ногами, как шуршит песок в стеклянном колесе времени.

Пересчитав и разделив добычу, Перец и Мефисто решили расстаться. Не на совсем, конечно, расстаться — до завтрашней ночи. Сегодня гулять опасно — после устроенного ими шухера легавые наверняка прочешут все ночные кабаки на этой стороне Южных кварталов; все бордели, стрип-бары, бильярдные и прочие заведения. Сегодняшнее уличное насилие вышло у приятелей спонтанно, само собой. Никого грабить, а тем паче убивать, они нынче не планировали. Поэтому и не обеспокоились загодя насчёт алиби. Конечно, можно бы ломануть в «Железного крота» — публика там своя в соплю, подтвердит всё без гнилья — мол, весь вечер эти двое сидели тут, даже поссать, типа, не выходили… Но расписанная ножом физиономия Перца всё расскажет ментам лучше всякого стукача. Это натворил бухой пролетарий, который, казалось, на ногах-то не держится. Когда Перец огрел его битой по загривку, лох вместо того, чтобы упасть рожей в грязь, выхватил кнопарь и разрисовал Перца любо-дорого посмотреть. Но не помогло это лоху.