Добавить в моё избранное
14 мин, 52 сек 17311
Мефисто завалил опасное ничтожесто точным ударом в сердце. Наскоро обшмонав труп, они с Перцем дали дёру — подальше от уличных фонарей, от их зловещего зеленоватого света. В бумажнике оказалась приличная пачка — зарезанный пролетарий прогуливал зарплату. Наскоро поделив хрусты, корефаны разбежались — пока ментовский патруль не обнаружил дело их рук и не поднял тревогу.
Пробираясь через закоулки, перегороженные где попало деревянными заборами, Мефисто почувствовал, что кто-то преследует его. Хотя он со своим кошачьим зрением не видел поблизости никого, нутро ощущало опасность. Мефисто доверял своему нутряному чутью — оно не раз спасало его от гибели. Стремительно нырнув за какой-то кирпичный выступ, Мефисто приготовил нож и стал ждать. Кто бы ни прошёл мимо, он не обратил бы на Мефисто ни малейшего внимания — тот превратился в уличную темноту.
Минут через десять в проулок, освещаемый лишь луной да дохлой уличной лампочкой, выполз странный хмырь. С виду обычный оборванец — всклокоченные длинные патлы, грязное пальто… Но Мефисто сразу просёк нечто жуткое в этой унылой фигуре. Какой-то неприятный потусторонний мандраж… Оборванец медленно приближался к выступу, за которым стоял Мефисто. Когда он подошёл совсем близко, Мефисто шагнул навстречу… Обоюдоострый клинок вонзился оборванцу в селезёнку. Нож успел ударить, но не успел выпустить жертве потроха — обжигающе ледяная рука ухватила Мефисто за яйца, жестоко выкрутила их и рванула кверху. Вопль разлетелся в сыром безветрии. Парализованный неожиданной болью, Мефисто увидел извивающуюся красноглазую змею, над которой трепыхалась бабочка. А ещё он успел почувствовать несколько сильных, острых ударов, разорвавших грудь; и услышать нежный женский смех. Затем он умер.
— Итак, вижу, ты принёс… Твёрдый кусок плоти, совсем недавно разгонявший буйную кровь по венам, погрузился в холод магического бальзама. В вязком зелёном холоде сердце убийцы обретёт силу второй жизни. Жизни, необходимой для воссоединения с Великой Богиней. Священная белизна бархата, которым обёрнуто злое сердце, очистит дар от последних бактерий человеческого духа. От жадных коричневых эгомикробов, чудом не смытых сияющей волной смерти.
Теперь у меня есть два из трёх предназначенных бесконечной Тлазолтеотл даров. Половые органы блудницы — ворота жизни, центр непрекращающегося обновления… Сердце убийцы — источник творческого начала и кровавой воли… Не хватает третьего сокровенного дара. Но грядущей ночью и он будет у меня.
— У меня ещё есть белый бархат для тебя, дружище… Воскресший молча смотрел, как руки мои двигаются по обжитой поверхности стола, будто некий тревожный бес вселился в них.
Всякая осознанность ушла из взгляда воскресшего — это хорошо. Я не намерен дарить ему обещанную свободу — он никогда не освободится от меня. Когда всё будет кончено, я просто отправлю его в людской мир раз и навсегда — нести волю Богини в каменные джунги. Сколько нераскрытых жестоких убийств, пропавших детей, загадочных болезней и необъяснимых происшествий с летальным исходом принесёт мой мессия в ночи больших городов! Скольким несчастным людям будут приписаны его замечательные поступки и действия — палачам и журналистам надолго хватит работы. А когда воскресший окончательно станет полувоздушной эфемерной тварью, невидимой человеческому глазу, тогда я призову его обратно к себе… Я поглощу его, и силы мои подрастут. Это часть принятой доли, один из моих призов в подземной игре против человечества.
— На, держи… — Я протянул воскресшему белый бархат.
— Ты всё равно обманешь меня. Я уверен.
— С непочтительными словами он взял ткань.
— Что бы я ни сделал с тобой, ты примешь всё, всё исполнишь, мой печальный друг.
На этот раз воскресший замешкался на выходе. Поднимаясь наверх, он остановился на истёртых мраморных ступенях и оглянулся. Мне почудилось, будто он улыбается. Не знаю, с чего бы такое показалось. Улыбаться воскресший не мог. Его лицевые мышцы навсегда забыли эту нехитрую способность. Но на всякий случай я бросил ему:
— Иди, иди… Забыл про куклу?
Я вытащил из кармана уродливую тряпичную фигурку и потряс ею. Воскресший только взглянул на куклу и быстренько убрался вон. Жирное пламя погребальных свечей трескуче засмеялось вслед, скаля синие зубы.
Приземистый стылый ветер носился по кладбищу, будто взбесившийся пёс. Швырял острой земляной пылью и сухими листьями, яростно метался среди надколотых забытых ангелов и покрытых трещинами обелисков. Воскресшему этот психоз осеннего ветра не доставлял никакого дискомфорта. Напротив, воскресший чувствовал: ветер — друг. Такой же озлобленный, бесприютный… Такой же одержимый могуществом хаоса, ослепший и оглохший по воле стихий. Так же ищущий покоя среди безумия.
Воскресшему захотелось вдруг отблагодарить ветер за то, что он есть… За то, что он рядом — беснуется в ночи, кощунственно пляшет на древних могилах.
Пробираясь через закоулки, перегороженные где попало деревянными заборами, Мефисто почувствовал, что кто-то преследует его. Хотя он со своим кошачьим зрением не видел поблизости никого, нутро ощущало опасность. Мефисто доверял своему нутряному чутью — оно не раз спасало его от гибели. Стремительно нырнув за какой-то кирпичный выступ, Мефисто приготовил нож и стал ждать. Кто бы ни прошёл мимо, он не обратил бы на Мефисто ни малейшего внимания — тот превратился в уличную темноту.
Минут через десять в проулок, освещаемый лишь луной да дохлой уличной лампочкой, выполз странный хмырь. С виду обычный оборванец — всклокоченные длинные патлы, грязное пальто… Но Мефисто сразу просёк нечто жуткое в этой унылой фигуре. Какой-то неприятный потусторонний мандраж… Оборванец медленно приближался к выступу, за которым стоял Мефисто. Когда он подошёл совсем близко, Мефисто шагнул навстречу… Обоюдоострый клинок вонзился оборванцу в селезёнку. Нож успел ударить, но не успел выпустить жертве потроха — обжигающе ледяная рука ухватила Мефисто за яйца, жестоко выкрутила их и рванула кверху. Вопль разлетелся в сыром безветрии. Парализованный неожиданной болью, Мефисто увидел извивающуюся красноглазую змею, над которой трепыхалась бабочка. А ещё он успел почувствовать несколько сильных, острых ударов, разорвавших грудь; и услышать нежный женский смех. Затем он умер.
— Итак, вижу, ты принёс… Твёрдый кусок плоти, совсем недавно разгонявший буйную кровь по венам, погрузился в холод магического бальзама. В вязком зелёном холоде сердце убийцы обретёт силу второй жизни. Жизни, необходимой для воссоединения с Великой Богиней. Священная белизна бархата, которым обёрнуто злое сердце, очистит дар от последних бактерий человеческого духа. От жадных коричневых эгомикробов, чудом не смытых сияющей волной смерти.
Теперь у меня есть два из трёх предназначенных бесконечной Тлазолтеотл даров. Половые органы блудницы — ворота жизни, центр непрекращающегося обновления… Сердце убийцы — источник творческого начала и кровавой воли… Не хватает третьего сокровенного дара. Но грядущей ночью и он будет у меня.
— У меня ещё есть белый бархат для тебя, дружище… Воскресший молча смотрел, как руки мои двигаются по обжитой поверхности стола, будто некий тревожный бес вселился в них.
Всякая осознанность ушла из взгляда воскресшего — это хорошо. Я не намерен дарить ему обещанную свободу — он никогда не освободится от меня. Когда всё будет кончено, я просто отправлю его в людской мир раз и навсегда — нести волю Богини в каменные джунги. Сколько нераскрытых жестоких убийств, пропавших детей, загадочных болезней и необъяснимых происшествий с летальным исходом принесёт мой мессия в ночи больших городов! Скольким несчастным людям будут приписаны его замечательные поступки и действия — палачам и журналистам надолго хватит работы. А когда воскресший окончательно станет полувоздушной эфемерной тварью, невидимой человеческому глазу, тогда я призову его обратно к себе… Я поглощу его, и силы мои подрастут. Это часть принятой доли, один из моих призов в подземной игре против человечества.
— На, держи… — Я протянул воскресшему белый бархат.
— Ты всё равно обманешь меня. Я уверен.
— С непочтительными словами он взял ткань.
— Что бы я ни сделал с тобой, ты примешь всё, всё исполнишь, мой печальный друг.
На этот раз воскресший замешкался на выходе. Поднимаясь наверх, он остановился на истёртых мраморных ступенях и оглянулся. Мне почудилось, будто он улыбается. Не знаю, с чего бы такое показалось. Улыбаться воскресший не мог. Его лицевые мышцы навсегда забыли эту нехитрую способность. Но на всякий случай я бросил ему:
— Иди, иди… Забыл про куклу?
Я вытащил из кармана уродливую тряпичную фигурку и потряс ею. Воскресший только взглянул на куклу и быстренько убрался вон. Жирное пламя погребальных свечей трескуче засмеялось вслед, скаля синие зубы.
Приземистый стылый ветер носился по кладбищу, будто взбесившийся пёс. Швырял острой земляной пылью и сухими листьями, яростно метался среди надколотых забытых ангелов и покрытых трещинами обелисков. Воскресшему этот психоз осеннего ветра не доставлял никакого дискомфорта. Напротив, воскресший чувствовал: ветер — друг. Такой же озлобленный, бесприютный… Такой же одержимый могуществом хаоса, ослепший и оглохший по воле стихий. Так же ищущий покоя среди безумия.
Воскресшему захотелось вдруг отблагодарить ветер за то, что он есть… За то, что он рядом — беснуется в ночи, кощунственно пляшет на древних могилах.
Страница
3 из 5
3 из 5
