Добавить в моё избранное
14 мин, 52 сек 17353
«Может быть, ноги отекли?» — мелькнула тревожная мысль, но переполнявшее Штейге блаженство было настолько всеобъемлющим, что казалось кощунством по собственной воле прерывать его, сняв с себя тапочки. Но тревога почему-то не унималась, и просидев еще минут десять, Штейге нехотя стянул с себя тапочек, а потом еще и носок — и к собственному удивлению обнаружил, что вся верхняя часть стопы покрылась мягким красноватым пушком. Помрачнев, Штейге снял второй носок — и обнаружил на другой ноге такую же поросль пуха. Никакой боли Штейге не чувствовал, а потому решил, что к врачу ходить не стоит, выбрал носки посвободнее и вскоре уже снова блаженствовал в кресле, наблюдая сквозь полузакрытые веки за каким-то детским мультфильмом.
Неделю спустя поросль на ступнях разрослась настолько, что никакие носки уже не налезали. Пушок был мягким, приятным на ощупь и удивительно походил по цвету и фактуре на плюш, покрывавший тапочки. К тому же разросшийся на ногах плюш был еще и очень теплым, и Штейге осознал, что ему уже и не нужны больше никакие носки. А к врачу Штейге снова не пошел, потому что вообще побаивался докторов, да и перспектива сменить свое любимое кресло на неуютную больничную койку показалась Штейге прямо-таки жуткой. Вдобавок, Штейге и не чувствовал себя больным — по правде говоря, никогда в жизни ему не было так хорошо, и он больше смерти боялся каким-то неосторожным действием разрушить ту божественную гармонию, которая открылась для него с покупкой плюшевых тапочек.
Между тем плюш неуклонно продвигался по голени вверх, и вскоре уже дошел до коленей. Штейге этому только обрадовался, так как гладить тапочки сидя в кресле было не так-то просто: приходилось либо задирать ногу, либо нагибаться вперед и протягивать вниз руку. Все эти телодвижения вынуждали Штейге сосредотачиваться, что, конечно же, нарушало покой его сонных медитаций. А теперь мягкая ласковая поросль красно-черной расцветки оказывалась прямо у Штейге под рукой, на уровне колен, и Штейге оставалось только засучить штаны и услаждать осязание, поглаживая голени собственных ног, которые вскоре по густоте ворса вполне могли сравниться с плюшевыми тапочками.
Несколько дней спустя с Штейге приключилась еще одна неожиданность. Как-то в понедельник утром, проснувшись в своем любимом кресле и собравшись идти на работу, Штейге обнаружил, что не в силах снять с себя тапочки. Покрывавший поверхность тапочек ворс каким-то образом пророс внутрь и сплелся с ворсом ступни, так что отделить один от другого простым движением руки было делом абсолютно невозможным. Тяжело вздохнув, Штейге полез было за ножницами, но даже сама мысль о том, что придется варварски резать разросшийся на ногах плюш, показалась Штейге чудовищной. Пушистая поросль на ногах до сей поры приносила Штейге одни радости, и, право же, не заслужила подобного обращения. Да и есть ли хоть малейший смысл подрезать разросшиеся волосы, если через несколько дней они вырастут снова? Ну а идея выбросить свою любимые тапочки вообще показалась Штейге кощунственной, поэтому он сказался больным, взял работу на дом и отныне начал считать тапочки частью собственного тела.
Конечно же, поначалу Штейге думал, что ушел с работы лишь временно, что рано или поздно найдет способ и на жизнь зарабатывать, и с любимыми тапочками не расставаться. Но стоило Штейге перестать появляться на службе, как работа со всей ее суетой и тревогами немедленно изгладилась из памяти, словно кошмарный сон. Тут-то и настала для Штейге самая счастливая пора. Телефон он отключил, чтобы звонками с работы не допекали, мобильник и интернет — тоже, и даже телевизор включать перестал. Сутки напролет сидел теперь Штейге в кресле, потеряв счет времени, и с выражением запредельного счастья на лице ласково гладил себя по все разрастающемуся меху. Вывести Штейге из этого состояния теперь мог только голод. Из-за покрывавшего уже почти все тело меха выйти на улицу было не так-то просто, но и здесь Штейге приспособился. Поскольку штаны на нем больше не сходились, а обувь на тапочки не налезала, то он нацеплял на себя широкий балахон и, прикрыв капюшоном все более покрывавшееся плюшем лицо, отправлялся за покупками, неуклюже топая по тротуарам похожими на валенки ногами, сделавшимися совершенно нечувствительными ни к холоду, ни к боли. В моменты этих пробуждений притупленное внимание Штейге несколько обострялось, и он с безразличным спокойствием отмечал все новые изменения, происходившие с ним самим и вокруг него. Плюш покрывал теперь Штейге так густо, что он значительно прибавил в весе, сделавшись тяжелым и неуклюжим. Тягучий лесной запах, когда-то исходивший от тапочек, теперь распространился по всей квартире и стал втрое сильнее. Более того, теперь Штейге начал замечать поросль плюша не только на себе, но и на окружающих предметах. Сначала подернулось красным пушком кресло, на котором почти беспрерывно сидел Штейге. Потом — пол вокруг кресла. Чуть позже красно-черная поросль начала подниматься вверх, пушистым ковром покрывая стены и забираясь все выше и выше.
Неделю спустя поросль на ступнях разрослась настолько, что никакие носки уже не налезали. Пушок был мягким, приятным на ощупь и удивительно походил по цвету и фактуре на плюш, покрывавший тапочки. К тому же разросшийся на ногах плюш был еще и очень теплым, и Штейге осознал, что ему уже и не нужны больше никакие носки. А к врачу Штейге снова не пошел, потому что вообще побаивался докторов, да и перспектива сменить свое любимое кресло на неуютную больничную койку показалась Штейге прямо-таки жуткой. Вдобавок, Штейге и не чувствовал себя больным — по правде говоря, никогда в жизни ему не было так хорошо, и он больше смерти боялся каким-то неосторожным действием разрушить ту божественную гармонию, которая открылась для него с покупкой плюшевых тапочек.
Между тем плюш неуклонно продвигался по голени вверх, и вскоре уже дошел до коленей. Штейге этому только обрадовался, так как гладить тапочки сидя в кресле было не так-то просто: приходилось либо задирать ногу, либо нагибаться вперед и протягивать вниз руку. Все эти телодвижения вынуждали Штейге сосредотачиваться, что, конечно же, нарушало покой его сонных медитаций. А теперь мягкая ласковая поросль красно-черной расцветки оказывалась прямо у Штейге под рукой, на уровне колен, и Штейге оставалось только засучить штаны и услаждать осязание, поглаживая голени собственных ног, которые вскоре по густоте ворса вполне могли сравниться с плюшевыми тапочками.
Несколько дней спустя с Штейге приключилась еще одна неожиданность. Как-то в понедельник утром, проснувшись в своем любимом кресле и собравшись идти на работу, Штейге обнаружил, что не в силах снять с себя тапочки. Покрывавший поверхность тапочек ворс каким-то образом пророс внутрь и сплелся с ворсом ступни, так что отделить один от другого простым движением руки было делом абсолютно невозможным. Тяжело вздохнув, Штейге полез было за ножницами, но даже сама мысль о том, что придется варварски резать разросшийся на ногах плюш, показалась Штейге чудовищной. Пушистая поросль на ногах до сей поры приносила Штейге одни радости, и, право же, не заслужила подобного обращения. Да и есть ли хоть малейший смысл подрезать разросшиеся волосы, если через несколько дней они вырастут снова? Ну а идея выбросить свою любимые тапочки вообще показалась Штейге кощунственной, поэтому он сказался больным, взял работу на дом и отныне начал считать тапочки частью собственного тела.
Конечно же, поначалу Штейге думал, что ушел с работы лишь временно, что рано или поздно найдет способ и на жизнь зарабатывать, и с любимыми тапочками не расставаться. Но стоило Штейге перестать появляться на службе, как работа со всей ее суетой и тревогами немедленно изгладилась из памяти, словно кошмарный сон. Тут-то и настала для Штейге самая счастливая пора. Телефон он отключил, чтобы звонками с работы не допекали, мобильник и интернет — тоже, и даже телевизор включать перестал. Сутки напролет сидел теперь Штейге в кресле, потеряв счет времени, и с выражением запредельного счастья на лице ласково гладил себя по все разрастающемуся меху. Вывести Штейге из этого состояния теперь мог только голод. Из-за покрывавшего уже почти все тело меха выйти на улицу было не так-то просто, но и здесь Штейге приспособился. Поскольку штаны на нем больше не сходились, а обувь на тапочки не налезала, то он нацеплял на себя широкий балахон и, прикрыв капюшоном все более покрывавшееся плюшем лицо, отправлялся за покупками, неуклюже топая по тротуарам похожими на валенки ногами, сделавшимися совершенно нечувствительными ни к холоду, ни к боли. В моменты этих пробуждений притупленное внимание Штейге несколько обострялось, и он с безразличным спокойствием отмечал все новые изменения, происходившие с ним самим и вокруг него. Плюш покрывал теперь Штейге так густо, что он значительно прибавил в весе, сделавшись тяжелым и неуклюжим. Тягучий лесной запах, когда-то исходивший от тапочек, теперь распространился по всей квартире и стал втрое сильнее. Более того, теперь Штейге начал замечать поросль плюша не только на себе, но и на окружающих предметах. Сначала подернулось красным пушком кресло, на котором почти беспрерывно сидел Штейге. Потом — пол вокруг кресла. Чуть позже красно-черная поросль начала подниматься вверх, пушистым ковром покрывая стены и забираясь все выше и выше.
Страница
3 из 5
3 из 5
