Смерть, справедливость и что-то ещё

— Жизнь не стоит на месте, — философски заметил хозяин, — да и мы вместе с ней. Выпьешь чего-нибудь?

— Если только пивка.

— До сих пор предпочитаешь пиво? Как тебе удаётся оставаться стройным?

— Меру, наверное, знаю.

Юрий заглянул в холодильник.

— Вайнштайнер устроит?

— А оно лучше Жигулёвского? — спросил Вениамин.

Оба рассмеялись, как в старые добрые времена.

— Что так долго не давал о себе знать?

Юрий смотрел ему в глаза как тогда, когда говорил о «малой крови».

— Занят был.

— Веня, может быть, встретимся вечером, сходим в ресторан, посидим, вспомним молодость, а? Могу прямо сейчас заказать столик.

— Юрий, мне нужны деньги.

— Не вопрос! Сколько?

— Пятьдесят тысяч.

— Долларами возьмёшь?

— Мне и нужно пятьдесят тысяч. Долларов.

Во время затянувшейся паузы, Вениамин открыл бутылку с пивом и наполнил фужер. Юрий достал из бара Чивас Ригал и тоже плеснул себе в стакан.

— Могу я поинтересоваться, зачем тебе столько денег?

— Ты забыл, что за всю фирму ответил я один?

— Поэтому и спрашиваю. Вдруг ты на эти деньги решил нанять хорошего киллера.

— А что, неплохая мысль!

Вениамин с удовольствием сделал большой глоток холодного пива.

— Так ты дашь деньги?

— Пойми, Вениамин, такие деньги я не ношу в портмоне.

— Да что ты говоришь?

— У нас все деньги в деле. Такую сумму мне надо вытащить, а это могу сделать не раньше, чем послезавтра. Ты можешь рассказать для чего тебе такая сумма?

— Это для Иры Полушкиной, — нехотя ответил Вениамин.

Он увидел, как изменилось лицо Юрия. Секунду назад гладкое и полное, оно словно окаменело, и даже под толстыми щеками стали заметны желваки.

— Она от меня ничего не получит!

Сказал чётко, по-военному. Всё-таки бывший офицер!

— Не понял?

— В своё время я предложил ей гораздо больше, чем пятьдесят тысяч долларов. Она отказалась. Дважды.

— У неё от рака умирает дочь! Ты понимаешь?

— В мире каждую секунду кто-то умирает. Всем помочь невозможно. К тому же мы немало тратим на благотворительность. Даём деньги детским домам, больницам… Юрий встал.

— Извини, но у меня много дел. Важных дел.

Вениамин вскочил с кресла, опрокинув бутылку с пивом, и бросился на Юрия. Он не помнил, как сильные руки охранников скрутили его, как волокли к лифту, сажали в машину. Он сидел, откинувшись на заднем сиденье, прислушиваясь к неровному стуку своего сердца. Водитель, здоровенный парень, заботливо предложил ему нитроглицерин.

— Спасибо, — Вениамин сунул капсулу под язык.

— Высадите меня, пожалуйста.

— Юрий Николаевич велел доставить вас к дому.

— Тут недалеко. Я хочу пройтись, подышать воздухом.

На улице было прохладно. Он поднял воротник плаща и засунул руки в карманы. Правая на что-то наткнулась. Это была запечатанная пачка пятидесятидолларовых купюр.

— Сука!

Первым желанием было зашвырнуть деньги в кусты. Но душа финансиста взяла верх, и он сунул их в карман.

— В палате — пятеро детей. И все онкологические.

Они шли по больничному коридору, и Вениамин украдкой рассматривал Ирину. Боже, как она изменилась! Под глазами тёмные круги, а сами глаза, поражавшие когда-то своей синевой и чистотой, словно две бездонные ямы. Сутулая спина, поникшие плечи. Он вспоминал, как она шла по офису, длинноногая, с тонкой талией и высокой грудью, и все мужчины смотрели ей вслед.

Его кольнула жалость, но он гнал её. Где жалость, там нет любви. Ирина этого не заслужила. Он на секунду прикрыл глаза, вспоминая их последнюю встречу. Жаркие объятия, нежные слова, которые они шептали друг другу… Надя полулежала на подушках, держа в худых ручонках куклу Барби.

— Доченька, это дядя Веня. Он тебе подарки принёс.

Он положил перед девочкой пакет с фруктами и игрушками.

— Здравствуй Надюша.

— Здравствуйте.

Она подняла на него огромные глаза. Такие когда-то были у матери. И в этих наивных детских глазах он увидел едва тлеющую искру жизни. К горлу подступил ком, и щемящая нежность охватила его. Дрожащей рукой он погладил Надю по светло-русым волосам. Слова потерялись где-то внутри, и Вениамин просто смотрел на этого беззащитного маленького человечка. Вблизи Надя была совершенно на него не похожа, «еврейская грусть», показавшаяся ему на фотографии, была просто грустью ребёнка, вынужденного проводить свои дни в этом унылом заведении.

« Вырастет, станет такой же красавицей, как и её мать». И тут же обожгла страшная мысль: — «Если только вырастет!».

Потом они с Ириной вышли в коридор, и она увлекла его к запасному выходу. Там, у раскрытого окна достала из кармана халата пачку сигарет, щёлкнула зажигалкой.