Добавить в моё избранное
13 мин, 25 сек 3320
После вчерашнего семейного скандала жена молча сбежала на работу, наградив его единственным молчаливым взглядом, дочь тоже исчезла из-под отеческого крова много раньше обычного, без прощания и привычных чмоканий, уведя с собою трехлетнего сына в детский сад, где тот давно уже позавтракал, и ныне предавался невинным забавам, в то время как Филипп Эрастович с давно забытым наслаждением, будто впервые в жизни, принял ванну, после чего по молодецки бодро промаршировал в махровом халате на кухню, где несколько раз подряд исполнил марш Черномора, пока брился, с удовольствием разглядывая в зеркале свое относительно свежее для шестого десятка, во всяком случае отнюдь не морщинистое моложавое лицо, пышущие здоровьем малиновые щеки, и черные цыганские глаза, так волнительно действующие на женщин всех возрастов, посверкивающими в глубинах мефистофельскими искрами, вскользь припоминая многочисленные бурные флирты, женские лица, красивые и разные, буркнул: «Эх, жить бы да жить», под конец бритья споткнувшись о профиль юной поэтессы Джульетты, что его вернуло к действительности, но не отрезвило, а еще более распалило, в голове завертелись огневыми смерчами строфы-строфы-строфы.
На самом деле звали ее конечно иначе, Джульетта — литературный псевдоним и не самый на его взгляд удачный, который она выбрала себе сама, а Филиппу нынче он очень не нравился: какой из него Ромео? Ну да теперь все равно. Да, из-за ее отвратительно наглого поведения теперь ему абсолютно все равно, какие ужимки и прыжки свершаются этой девчонкой. Мэтр скривился, пытаясь выбросить курносенький профиль из поля зрения, однако не вспоминать прежнее главному редактору «Вечного зова» в то утро было выше сил по многим, самым разным обстоятельствам как удивительно приятным, так и не очень. В том числе потому, что родители юной поэтессы уже отнесли заявление в милицию.
Однако же ему захотелось срочно повидаться с ней, чтобы затмить воспоминание о вчерашнем скандале с женой, назвавшей его старым развратником и даже педофилом, что, если рассуждать не предвзято, соответствовало действительности, подонком, которому суждено закончить свои дни в тюремной камере за растление несовершеннолетней, а он, походя, не найдя ничего лучше, как обозвать законную супругу госпожой Железновой.
«Смерти мой ныне жаждет, как манны небесной, — вздохнул Филипок, жаря яичницу с зеленым луком на кухне, — мечтает, как бы шел супруг по улице, поскользнулся на мокром льду, да грохнулся затылком об асфальт и мгновенно, без лишних осложнений сыграл в ящик, вот тогда бы жёнушка порадовалась, что все осталось шито-крыто! Моментально схоронила бы — глазом никто не успел моргнуть! Поплакала, конечно, для отвода глаз при выносе тела, это она умеет: «На кого же ты нас покинул!». Да и Жулька, стерва такая, подвела под монастырь»….
Слегка перекусив глазуньей из двух последних в холодильнике яиц, наглядно показывающей ему, насколько счастливая семейная жизнь близка к своему завершению, Фил Кирсак сел писать письмо внуку в прозаической форме. Дело продвигалось туго и обошлось одной страничкой. Внук в свои три года, конечно, не умеет читать, но ничего, вырастет, прочитает, поймет. Бережно сложив листок пополам и сунув его в карман пальто, мэтр Филипп засобирался в дорогу.
В половине одиннадцатого утра, за мокрой сетью серого апрельского снегопада, можно было наблюдать на трамвайной остановке возле бывших Громовских бань невысокого толстого господина в чёрном пальто до пят, из под которого торчали щегольские сапожки, при маловатой шляпе, сильно нахлобученной на курчавую седую шевелюру, который недовольно сметал с плеч быстро тающий снег. То был поэт Кирсак. Он стоял прижавшись спиной к ларьку, торгующему горячими лепешками лаваш, вроде бы дожидался здесь трамвая на пару с низенькой дамочкой и на время этого долгого, возможно безнадёжного ожидания, отраженного на лице незнакомки плаксивым выражением, будто бы хотел укрыться под козырьком ларька от снега, на самом же деле прятался от преследовавшего его графомана Витюши Вайсберга, восьмидесятилетнего, до чрезвычайности интеллигентно изъяснявшегося старичка с белыми узенькими двукратно за день подстригаемыми усиками.
Всем известно, что догнав свою жертву, Витюша вцеплялся в нее бульдожьей хваткой, а избавиться от его поэтических объятий практически невозможно. Посему заметив по выходу из подъезда своего дома щуплую графоманскую фигурку, натощак дожидавшуюся здесь главного редактора с внушительной кипой новых стихов, Кирсак бросился к автобусной остановке, вскочил в первую попавшуюся маршрутку, и чуть было не вздохнул с облегчением, когда бы в глубине человеческих тел забившихся в задние двери на краткий миг не мелькнули чьи-то аккуратно стриженые усики.
Мэтр Филипп принялся энергично проталкиваться к выходу, на следующей остановке выпрыгнул из автобуса и побежал через Университетский проспект на красный свет не оглядываясь. Он знал, что Витюша висит у него на хвосте.
На самом деле звали ее конечно иначе, Джульетта — литературный псевдоним и не самый на его взгляд удачный, который она выбрала себе сама, а Филиппу нынче он очень не нравился: какой из него Ромео? Ну да теперь все равно. Да, из-за ее отвратительно наглого поведения теперь ему абсолютно все равно, какие ужимки и прыжки свершаются этой девчонкой. Мэтр скривился, пытаясь выбросить курносенький профиль из поля зрения, однако не вспоминать прежнее главному редактору «Вечного зова» в то утро было выше сил по многим, самым разным обстоятельствам как удивительно приятным, так и не очень. В том числе потому, что родители юной поэтессы уже отнесли заявление в милицию.
Однако же ему захотелось срочно повидаться с ней, чтобы затмить воспоминание о вчерашнем скандале с женой, назвавшей его старым развратником и даже педофилом, что, если рассуждать не предвзято, соответствовало действительности, подонком, которому суждено закончить свои дни в тюремной камере за растление несовершеннолетней, а он, походя, не найдя ничего лучше, как обозвать законную супругу госпожой Железновой.
«Смерти мой ныне жаждет, как манны небесной, — вздохнул Филипок, жаря яичницу с зеленым луком на кухне, — мечтает, как бы шел супруг по улице, поскользнулся на мокром льду, да грохнулся затылком об асфальт и мгновенно, без лишних осложнений сыграл в ящик, вот тогда бы жёнушка порадовалась, что все осталось шито-крыто! Моментально схоронила бы — глазом никто не успел моргнуть! Поплакала, конечно, для отвода глаз при выносе тела, это она умеет: «На кого же ты нас покинул!». Да и Жулька, стерва такая, подвела под монастырь»….
Слегка перекусив глазуньей из двух последних в холодильнике яиц, наглядно показывающей ему, насколько счастливая семейная жизнь близка к своему завершению, Фил Кирсак сел писать письмо внуку в прозаической форме. Дело продвигалось туго и обошлось одной страничкой. Внук в свои три года, конечно, не умеет читать, но ничего, вырастет, прочитает, поймет. Бережно сложив листок пополам и сунув его в карман пальто, мэтр Филипп засобирался в дорогу.
В половине одиннадцатого утра, за мокрой сетью серого апрельского снегопада, можно было наблюдать на трамвайной остановке возле бывших Громовских бань невысокого толстого господина в чёрном пальто до пят, из под которого торчали щегольские сапожки, при маловатой шляпе, сильно нахлобученной на курчавую седую шевелюру, который недовольно сметал с плеч быстро тающий снег. То был поэт Кирсак. Он стоял прижавшись спиной к ларьку, торгующему горячими лепешками лаваш, вроде бы дожидался здесь трамвая на пару с низенькой дамочкой и на время этого долгого, возможно безнадёжного ожидания, отраженного на лице незнакомки плаксивым выражением, будто бы хотел укрыться под козырьком ларька от снега, на самом же деле прятался от преследовавшего его графомана Витюши Вайсберга, восьмидесятилетнего, до чрезвычайности интеллигентно изъяснявшегося старичка с белыми узенькими двукратно за день подстригаемыми усиками.
Всем известно, что догнав свою жертву, Витюша вцеплялся в нее бульдожьей хваткой, а избавиться от его поэтических объятий практически невозможно. Посему заметив по выходу из подъезда своего дома щуплую графоманскую фигурку, натощак дожидавшуюся здесь главного редактора с внушительной кипой новых стихов, Кирсак бросился к автобусной остановке, вскочил в первую попавшуюся маршрутку, и чуть было не вздохнул с облегчением, когда бы в глубине человеческих тел забившихся в задние двери на краткий миг не мелькнули чьи-то аккуратно стриженые усики.
Мэтр Филипп принялся энергично проталкиваться к выходу, на следующей остановке выпрыгнул из автобуса и побежал через Университетский проспект на красный свет не оглядываясь. Он знал, что Витюша висит у него на хвосте.
Страница
2 из 4
2 из 4
