Добавить в моё избранное
13 мин, 25 сек 3322
Метнулся за цветочные ларьки у гостиницы «Сибирь», забежал в магазинчик, слишком стеклянный, чтобы оставаться внутри на долго, подождал, пока Витюша, уже доставший листки из портфеля не промчался мимо, приготовился выскочить, взялся за дверную ручку, но тут его окликнула продавщица.
Он обернулся и увидел, что девушка вышла из-за прилавка и стоит рядом, смущенно улыбаясь с красивым букетиком в руках.
— Нет-нет, извините, — пробормотал он, — я просто посмотреть…, — извините, денег нет… — Филипп Эрастович, я была на вашей последней встрече с читателями, а цветы подарить не решилась, примите, пожалуйста, в благодарность за ваши замечательные стихи… Что за чудный голос! Кирсак глянул внимательней, но вспомнить не смог, нет, среди его почитательниц прежде такой приятнейшей во всех отношениях девушки не значилось. Куда чёртовой Жульке до нее! Зачем связался с нимфеткой, вытирающей сопли кулаком, к чему?
С нежданной радостью Филипп Эрастович ощутил, что будто по мановению волшебной палочки, полностью освободился от прежних болезненных любовных чар и даже длительной сексуальной привязанности к маленькой Джульетте, все бывшее между ними выглядело теперь отвратительным и прискорбным заблуждением, как будто бы стал обычным человеком и посмотрел на себя со стороны, и произошло это, несомненно, в связи с новыми волнительными чувствами, вызванными такой нежданной-негаданной встречей с продавщицей цветов в ее маленьком стеклянном домике, куда он заскочил на секундочку, прячась от занудного старичка Витюши.
Ба! Вот как бывает! Вот оно! Стихи запросились наружу, и сам мэтр ощутил внутреннюю поэтическую легкость — предзнаменование великолепного, высочайшего, счастливейшего творческого полета, составлявшего соль его земного бытия.
С поклоном принял букет, целуя дарящую новую радость ручку. А цветы будут кстати! Пять — нынче много, хватит ему двух. Пальчики, ах, что, право, за пальчики! Ледяные от переживаний! Девушка засмущалась окончательно и протянула Кирсаку другую ладонь, в которой держала несколько листочков с письменами: «Посмотрите, пожалуйста на досуге, Филипп Эрастович». Он глянул на мгновение: о, да, печаль расставания с любимым человеком клубилась по строчкам густым утренним туманом, местами оседая на ветках капельками росы.
— Любовная лирика?
— В основном… — Хорошо, посмотрю… думаю, ее обязательно опубликуют… в следующем номере нашего журнала. Вы потом зайдите в редакцию и возьмите два авторских экземпляра, хорошо? Не забудьте, ладно?
— Вы же еще не читали… — По глазам вижу — стихи хорошие. Прощайте… Аккуратно сложил листки: «извините, без портфеля», сунул в карман, где лежала записка внуку, выскочил из магазина, обежал угол, притаился на несколько мгновений возле сладко благоухающей урны, полной оберток от мороженного, и только когда Витюша вернулся и забежал в спасшую мэтра цветочную стекляшку, рванул к трамвайным путям, скокнул за лавашный киоск и здесь затаился основательно. Витюши не было и минуту и две, значит он зачищает пространство в департаменте городского строительства, чье монументальное мраморное крыльцо сильно привлекало постороннее внимание.
Пользуясь благоприятным моментом, мэтр Филипп немедленно пересек трамвайные пути, решительно толкнув дверь деревянной избушки затрапезного вида рядом с остановкой, где в тесном, скудно освещенном предбаннике продавалось на разлив красное кубанское вино под холодные рыбные котлеты чаще всего из щуки, а в небольшом низком зальчике обшитом полированной кедровой плашкой за несколькими столами по вечерам гудела пьяноватая масса.
В это пристанище разврата Вайсберг не сунет свои седые усики. Но на всякий случай, вооружившись бокалом вина и бутербродом с щучьей котлетой Филиппок спрятался за деревянным столбом, в углу, ибо посетителей с утра немного и ему после бегства расхотелось общаться с кем бы то ни было, хотя именно сладостям общения, а не кубанскому красному он мечтал посвятить сегодняшний день.
Сделав первый глоток явно химического напитка, мэтр разглядел в противоположном углу свою давнюю семинаристку, выросшую ныне в довольно известную поэтессу и даже члена союза Сильвию Звездинскую, сидевшую к нему спиной с неким юнцом. Сильвия была настолько увлечена беседой, что обратила внимания на вбежавшего мэтра не больше, чем на ожившую по весне муху, она что-то непрерывно и настойчиво внушала своему собеседнику.
«Воспитывает студийца, — догадался Кирсак, но тут же отринул предположение.
— Нет, не студийца, а соседа-школьника». В последней книжке поэтессы гвоздем сезона стал цикл стихов посвященных отношениям с пятнадцатилетним соседом по лестничной площадке, в том числе совершенно выдающиеся строки, как она, поэтесса Звездинская, мать, жена и бабушка в одном лице идет по улице с мужем под руку, и под хитрющим взглядом этого малолетнего соседа, сидящего на бордюре тротуара у нее все млеет внутри и подкашиваются ноги.
Он обернулся и увидел, что девушка вышла из-за прилавка и стоит рядом, смущенно улыбаясь с красивым букетиком в руках.
— Нет-нет, извините, — пробормотал он, — я просто посмотреть…, — извините, денег нет… — Филипп Эрастович, я была на вашей последней встрече с читателями, а цветы подарить не решилась, примите, пожалуйста, в благодарность за ваши замечательные стихи… Что за чудный голос! Кирсак глянул внимательней, но вспомнить не смог, нет, среди его почитательниц прежде такой приятнейшей во всех отношениях девушки не значилось. Куда чёртовой Жульке до нее! Зачем связался с нимфеткой, вытирающей сопли кулаком, к чему?
С нежданной радостью Филипп Эрастович ощутил, что будто по мановению волшебной палочки, полностью освободился от прежних болезненных любовных чар и даже длительной сексуальной привязанности к маленькой Джульетте, все бывшее между ними выглядело теперь отвратительным и прискорбным заблуждением, как будто бы стал обычным человеком и посмотрел на себя со стороны, и произошло это, несомненно, в связи с новыми волнительными чувствами, вызванными такой нежданной-негаданной встречей с продавщицей цветов в ее маленьком стеклянном домике, куда он заскочил на секундочку, прячась от занудного старичка Витюши.
Ба! Вот как бывает! Вот оно! Стихи запросились наружу, и сам мэтр ощутил внутреннюю поэтическую легкость — предзнаменование великолепного, высочайшего, счастливейшего творческого полета, составлявшего соль его земного бытия.
С поклоном принял букет, целуя дарящую новую радость ручку. А цветы будут кстати! Пять — нынче много, хватит ему двух. Пальчики, ах, что, право, за пальчики! Ледяные от переживаний! Девушка засмущалась окончательно и протянула Кирсаку другую ладонь, в которой держала несколько листочков с письменами: «Посмотрите, пожалуйста на досуге, Филипп Эрастович». Он глянул на мгновение: о, да, печаль расставания с любимым человеком клубилась по строчкам густым утренним туманом, местами оседая на ветках капельками росы.
— Любовная лирика?
— В основном… — Хорошо, посмотрю… думаю, ее обязательно опубликуют… в следующем номере нашего журнала. Вы потом зайдите в редакцию и возьмите два авторских экземпляра, хорошо? Не забудьте, ладно?
— Вы же еще не читали… — По глазам вижу — стихи хорошие. Прощайте… Аккуратно сложил листки: «извините, без портфеля», сунул в карман, где лежала записка внуку, выскочил из магазина, обежал угол, притаился на несколько мгновений возле сладко благоухающей урны, полной оберток от мороженного, и только когда Витюша вернулся и забежал в спасшую мэтра цветочную стекляшку, рванул к трамвайным путям, скокнул за лавашный киоск и здесь затаился основательно. Витюши не было и минуту и две, значит он зачищает пространство в департаменте городского строительства, чье монументальное мраморное крыльцо сильно привлекало постороннее внимание.
Пользуясь благоприятным моментом, мэтр Филипп немедленно пересек трамвайные пути, решительно толкнув дверь деревянной избушки затрапезного вида рядом с остановкой, где в тесном, скудно освещенном предбаннике продавалось на разлив красное кубанское вино под холодные рыбные котлеты чаще всего из щуки, а в небольшом низком зальчике обшитом полированной кедровой плашкой за несколькими столами по вечерам гудела пьяноватая масса.
В это пристанище разврата Вайсберг не сунет свои седые усики. Но на всякий случай, вооружившись бокалом вина и бутербродом с щучьей котлетой Филиппок спрятался за деревянным столбом, в углу, ибо посетителей с утра немного и ему после бегства расхотелось общаться с кем бы то ни было, хотя именно сладостям общения, а не кубанскому красному он мечтал посвятить сегодняшний день.
Сделав первый глоток явно химического напитка, мэтр разглядел в противоположном углу свою давнюю семинаристку, выросшую ныне в довольно известную поэтессу и даже члена союза Сильвию Звездинскую, сидевшую к нему спиной с неким юнцом. Сильвия была настолько увлечена беседой, что обратила внимания на вбежавшего мэтра не больше, чем на ожившую по весне муху, она что-то непрерывно и настойчиво внушала своему собеседнику.
«Воспитывает студийца, — догадался Кирсак, но тут же отринул предположение.
— Нет, не студийца, а соседа-школьника». В последней книжке поэтессы гвоздем сезона стал цикл стихов посвященных отношениям с пятнадцатилетним соседом по лестничной площадке, в том числе совершенно выдающиеся строки, как она, поэтесса Звездинская, мать, жена и бабушка в одном лице идет по улице с мужем под руку, и под хитрющим взглядом этого малолетнего соседа, сидящего на бордюре тротуара у нее все млеет внутри и подкашиваются ноги.
Страница
3 из 4
3 из 4
