Райтер

Вот например: «Я спрятал окровавленный обрубок кисти в карман и быстрым шагом вышел из отеля. Шел дождь. Труп еще не успел остыть, а я уже летел в Женеву. В стилизованной под книгу шкатулке лежало два миллиона долларов». Каково? Неплохо, да? Ведь вам же интересно — кто главный герой, куда он летит… и — главное — зачем ему понадобилось отрубить у несчастной жертвы руку. Да ладно, точно же знаю — интересно.

Другое дело, что штамповать такие рассказики — дело неблаговидное и неблагодарное. Ну один раз, ну второй — а дальше что? Превратиться в еще одного Чейза? Нафиг не надо. Мне такая популярность не нужна. Мне хочется, чтобы написанное удовлетворяло, в первую очередь, мои собственные литературные потребности. Что не стыдно было бы прочитать самому. Попахивает нарциссизмом, да только ни черта это не нарциссизм. И Шафранову я говорил то же самое. Шафранов мне отвечал: «Дурак ты, Гроссштейнер. Ничего ты не понимаешь». Ну как же — не понимаю? Композиция, сюжет, все эти синонимы-антонимы. Да и вообще — что он там о себе думает, этот Шафранов? Редактор хренов.

Я вам так скажу: главное — это хорошая клавиатура. Нет, серьезно. Я готов убить придурка, который изобрел клавиатуру Genius E380-X. Тычешь, тычешь — и никак не можешь попасть по нужной букве. Потом смотришь — а документ весь в красных вордовых волнах, приходится сидеть и корректировать, а вы знаете, каково это — корректировать собственное произведение? Это как делать обрезание сыну. И больно, и противно, — а деваться некуда. Так что если надумаете писать — начните с крупного компьютерного магазина.

Еще вот что: определитесь, для кого вы собираетесь писать. Если для нижнего ящика письменного стола — закройте эту книгу и творите в свое удовольствие, никого не слушая, счастливый вы человек.

Веселее всего писать про собак. Не знаю, почему так получается, но как только разговор заходит о таксах, сеттерах и прочих сенбернарах, меня начинает лихорадить. Я буквально трясусь от хохота. Нет, ну сами послушайте: «Он включил свет. На пороге стояла серебристо-белая лайка. Лайка слегка наклонила голову и гавкнула». Разве это не смешно? Животные — это вообще смешно, а собаки — те вдвойне. Я думаю, что это из-за двойной смысловой нагрузки: собака — зверь и собака — обидное прозвище. А может и нет. Хрен его знает.

Что, собственно, я хочу сказать? Пишу эти обрывки, как самый распоследний псих. И ведь еще обращаюсь к потенциальным читателям! Это ли не тот самый нарциссизм? Аккуратней, старина, аккуратней. Ты не такой как все, что бы там не говорил этот Шафранов. Кто кого пережил, в конце концов? Ха-ха.

Редактор. Тьфу. Вот ты кто, а не редактор. Что говорил Христос, изгоняя торговцев из храма? «Fuck out», если верить одной из экранизаций, но я не уверен, что так и было. Он наверняка сказал им: «вы пользуетесь местом, которое было создано совсем не для торговли». И дальше что-то про дом Божий, но это не важно, а важно то, что если ты не своем месте, то не удивляйся, если за тобой придут.

Я пишу с десяти лет. Первый рассказ я назвал «В джунглях». Военный самолет терпит бедствие и падает в Мексике. Один из пилотов погибает, а второй после долгих скитаний натыкается на заброшенную индейскую пирамиду… где его уже поджидают духи. Древние духи. Кровожадные.

Ерунда, конечно, но мне нравится, пусть на пяти страницах этого рассказа всего три запятых. В нем есть душа. Словно парень действительно пережил неприятную ситуацию, оказавшись один на один с чем-то непонятным. Ему хочется верить, несмотря на всю эту корявость. Сейчас такое редко встречается.

Я писал по четыре часа каждый день. Даже не скажу, что именно. Все, что я помню, это соленый привкус во рту и скрип дешевой шариковой ручки. Еще — двенадцатистраничные тетради, стопка которых лежала у меня в тумбочке. Когда стопка подошла к концу, я научился рассчитывать свои силы и заканчивать повествование к середине одиннадцатой страницы, чтобы на второй половине листа размашисто написать: КОНЕЦ, а на двенадцатой — ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ. У меня скопилось с две дюжины таких рассказов-тетрадок. Ни один из них я не читал.

В одиннадцать лет я написал Книгу. Это была великая Книга, никто до меня не делал ничего подобного. Моя Книга представляла собой два листа содержания… и все.

Это был сборник рассказов. Рядом с каждым названием — «Хрустальный шар», «Падение», «Взрыв в космосе» — стоял номер гипотетической страницы сборника. Я подолгу вчитывался в эти слова — «Мортиар» (что бы это ни значило), «Ход конем», «Встреча на чердаке» — и представлял себе, какие бы рассказы из них получились. По спине пробегал холодок, потому как одна и та же история всякий раз заканчивалась по-другому — погибший злодей воскресал, чудовище вдруг превращалось в заколдованного принца, красивая девушка оборачивалась злым инопланетянином. Это была гениальная Книга, и до сих пор я не читал ничего лучше.

Это был чистый деструктивный посыл, слышите?