Черный георгин

— Почему? — я улыбнулся.

— Они быстрые и красивые.

— Не знаю, Фредди. Наверное, потому что люди разгоняются и уже не могут остановиться. Мой отец так погиб. Не задерживайся, Фредди, хорошо?

Господи, я думал, рабочий день не закончится никогда. Моторы не заводились, шины не накачивались, аккумуляторы подыхали, едва я отключал их от питания. Под вечер хозяин, еврей по фамилии Резник, пригнал машину своего деверя, мол, обещал и хоть ты тресни.

— Сэр, — «Чтоб вы сдохли, сэр!» — меня девушка ждет!

— И жалование.

— Сэр! — «Провалиться вам в ад, сэр!» — И жалование.

Старый еврей был неумолим. Я хотел сбегать и предупредить Бетти, но он не разрешал. Я хотел взорвать к чертям кретина-деверя, его идиотскую машину; автомастерскую, Резника и все-всех-всех, кроме Бетти.

Когда я пришел домой, меня ждал только сквозняк из распахнутых настежь окон. Ключ лежал под ковриком, рядом — тринадцать долларов шесть центов и игрушечная черепашка. На спине ее было написано: «Ассоциация грузчиков Массачусетса. Медленно, но верно».

На меня нахлынуло дикое отчаяние. Я бросился на улицу, пробежал квартал, другой — ни следа Бетти. Уплыла, как по реке — опавшие листья.

Я презирал Резника за это. Я презирал за это себя, Бетти, весь проклятый мир — потому что девушка больше не появилась.

Презрение затерла горечь, горечь — ярость.

«Могла бы и подождать, мерзкая девчонка», — подумал я. Сломал машину деверя, раздавил черепашку и никак не мог успокоиться. Резник меня, конечно, уволил — ну и Бог с ним.

Через месяц, назло Бетти, я потратил все сбережения и переехал в домик на Уитворд-драйв. Вокруг была одноэтажная Америка: бежевые, кремовые, лимонные, розовые лачуги в обрамлении пальм и кипарисов. Они одиноко торчали в синем небе, будто наблюдательные вышки, а я смотрел на осеннее солнце и проклинал судьбу.

Сентябрь. Бетти сидела на коврике у двери: колени прижаты к подбородку, губа разбита, глаза большие и печальные. Неоновые огни полосами гуляли по телу девушки, они были такого бледно-зеленого, трупного оттенка.

— Привет, Фредди, — тихо сказала она.

В черной водолазке и рваной юбке Бетти выглядела хрупкой, ранимой, как общипанный цветок.

Изумление? Нет, я почувствовал страшную тоску внутри. Шагнул вперед, затем вспомнил, что очень, просто-таки дико, зол:

— Откуда… — Фредди, я хочу от тебя ребенка.

Она стала жить со мной. Она целовала меня по утрам и перед сном, она разбрасывала всюду вещи, она была ленивой, взбалмошной, ветреной, пила без конца дождевую воду, а я не мог без этой девушки и дня.

Мы спали в разных кроватях. Бетти говорила, что нужно время, а я отвечал, мол, время не беда. Бетти иногда звонила и пропадала на несколько дней, и я молчал, хотя задыхался от ревности. Бетти же мечтала стать актрисой. Бетти же хотела ребенка от меня.

Она казалась плодородной, чувственной землей, из которой, посади семена, вырастет нечто светлое и красивое. Тогда бы Бетти улыбнулась, а я так хотел увидеть хоть раз веселую Бетти, счастливую Бетти.

У нее было совершенное тело, незавершенная душа и вереницы одинаковых дегтярных платьев, из которых Бетти никак не могла выбрать самое лучшее. По праздникам Бетти надевала на шею черную ленточку, потому что мне это нравилось, и потому что ленточка очень шла к ее светлой душе. Да, она казалась чистой, святой.

Как-то Бетти принесла кричаще-желтый плакат «Требуются опытные моряки» и повесила на стену. За штурвалом там стоял суровый мужчина, смотрел недобро и был похож на небритого Фреда Астера. «Дотанцевался», — подумал я, а Бетти попросила меня надеть форму и «Пурпурную звезду». Тогда я снова хотел рассказать о себе, и снова Бетти не позволила.

Почему? Не знаю. Она просочилась в мою жизнь дождливым сентябрьским утром и с тех пор водила, как гид, по закоулкам своих желаний. Каждый экспонат стоял там не один год и свел бы с ума любого другого человека. Только не ее.

Бетти хотела быть актрисой и прославиться в веках. Жить за городом, замужем за военным; иметь ребенка, может, двух. Она водила меня по залитому неоном и ее мечтами бульвару Уилшир; через строй пальм на бульваре Сансет, через потоки горбатых, ревущих машин — к старому зданию «Warner Brothers». Из киностудии оно превратилось в спортивный центр, а Бетти все равно его обожала. Там Бетти играла со мной в Риту Хейворт, вспоминала Гарбо и мечтала, как снимется с ней в одном фильме.

— Я буду хорошей актрисой, Фредди. Ты ведь знаешь?

— Да, Бетти, я знаю.

— Я буду снимать одну перчатку, и все газеты будут писать об этом. И все люди будут говорить об этом. Об одной-единственной перчатке, только представь.

Однажды Бетти предложили чудесную возможность в «Извините, ошиблись номером». Через год фильм едва не получил «Оскара» за женскую роль; и Бетти могла бы ходить по красным дорожкам, усыпанная цветами, славой и вспышками фотокамер, — если бы только согласилась.