Топтуны

— Сиди.

Борис остановился. У Григория трясся подбородок, словно он вот-вот готов был расплакаться. Перестук посуды возле печки прекратился. Женщина застыла и испуганно глядела на нас. Стало очень тихо, только постукивали деревянные копытца.

Борис стал медленно высвобождать руку. Григорий не отпускал и быстро мотал головой.

— Что-то не так? — спросил я.

Борис вырвался и вскочил, хватая ружье. Женщина метнулась к девочке и сгребла ее в охапку. Стукнул опрокинутый стул. Григорий тоже вскочил и отпрянул от нас, как от огня. Я услышал, как за спиной что-то упало, раздалось гулкое шумное дыхание и топот. В нос ударила вонь. Застонали половицы, и что-то большое пронеслось у меня за спиной. Бухнул выстрел, хлопнула дверь. Комнату заволокло дымом. Борис выбежал на улицу.

Стало тихо. Семья хозяев застыла в обнимку возле печки, и некоторое время никто не шевелился. Потом Григорий отпустил жену и дочь, рухнул на колени и, немного повозившись и поскрипев досками пола, вытянул ружье. Преломил его, кивнул и встал напротив входной двери. В тишине слышались всхлипы и быстрое хриплое дыхание. На улице снова грохнуло. Мы ждали. Тихонько заскрипела входная дверь.

— Не стреляй, — раздался голос Бориса.

Григорий опустил ружье. На пороге появился мой проводник и мальчик, бледный, как привидение. Оказавшись в доме, он громко заревел и бросился к матери. Не обращая на меня внимания, Борис и хозяин пошли по комнатам. Я слышал, как скрипит пол, и хлопают ставни. Заперев все, они вернулись к столу.

— Что ж ты, Гришка… — сказал Борис.

— Он загодя пришел. За час до вашего. Сказал, что не тронет. Сказал, что посмотреть хочет. Велел гостя обо всем расспрашивать.

— Один?

— В доме один, а так — не знаю. Где-то там еще должны быть. Они по одиночке не ходят.

— Это был топтун? — спросил я.

Борис кивнул.

— Он.

— Что ж ты не сказал! Я не успел его снять!

— Снимай, снимай. Последняя будет твоя фотография.

Я вдруг очень ясно представил себе, как мы сидим здесь за столом, а позади, всего в нескольких метрах, в соседней комнате притаилось чудовище. Мне стало нехорошо. Я сник.

— Зря ты в него стрелял, — сказал Григорий.

— Они теперь мстить будут.

— А что? Терпеть их?

— Тебе легко говорить — ты один, как перст, а у меня дети. Ты взял, да ушел, а мне тут оставаться. Как я хозяйство брошу? Ты, вот что — ты ночь переночуй и уходи.

— Пусть в сарае переночуют! — сказала женщина.

Григорий немного подумал и кивнул.

— Да, лучше в сарае. Там сеновал — устроитесь. Переночуете и утром уходите. Я дам еды и лошадей накормлю.

Я вдруг разозлился на Бориса. Устроил пальбу, подставил людей. Чудовище там или нет, но ничего плохого топтун не сделал. Его поведение — это элементарное любопытство мыслящего существа. Наверное, я мог бы с ним поговорить, и все бы обошлось. А вдруг Борис намеренно сабатирует попытки контакта? Вполне даже вероятно. Он из тех — узколобых, они сами хуже любого чудовища. Я решил поговорить с ним по душам прямо с утра. Сейчас все слишком взведены, но завтра обязательно поговорю.

Взяв одеяла, мы пошли в сарай. Стемнело — не было видно ни зги; сырой холод пробирался под одежду. Меня так трясло, что я едва держался на ногах. Заперев дверь, Борис велел мне спать. Сказал, что сам подежурит до утра.

— Я их печенками чую. Ко мне не подкрадутся, — добавил он.

Утренние сумерки незаметно отступали. Солнце, яркое, как автомобильная фара, било в глаза, мелькая между деревьями. Тропинка немного расширилась, и мы поехали рядом. Борис несколько раз порывался пустить лошадь рысью, но, видя, что я не в состоянии, замедлял шаг. Тело мое ныло, мигающий солнечный свет отдавался в голове болью.

— Борис, — сказал я, нарушив долгое молчание.

— Нам нужно как-то изменить линию поведения. Если ты и дальше будешь набрасываться на топтунов с оружием, моя поездка просто теряет смысл. Так нельзя. Так мы ничего не добьемся.

Борис долго смотрел на меня, а потом спросил:

— А чего ты хочешь добиться-то?

— Мне нужно установить контакт. Нравится тебе это или нет, но топтуны — самое ценное, что есть сейчас у человечества. Это факт, который совершенно не зависит от того, что чувствуем к ним ты или я. Никто не знает о них, только они сами и могут рассказать о себе. С ними нужно говорить. Общаться. Понимаешь? С ними можно общаться. Два разумных существа всегда смогут найти общий язык. Это аксиома. А ты сразу стрелять. Ну дикость же это! Этим мы самих себя варварами выставляем!

— Ты считаешь их людьми? — спросил Борис.

— Нет. Они не люди. Они… — Ты говоришь о них, как о людях. Вот в чем твоя ошибка. Твоя и других. Чистюли вы. Дураки. Так и будете трындеть про разум, про братьев, а топтуны будут жрать и калечить таких, как я, и таких, как Гришка.